«Господи, да он влюблён в неё!», с невероятным изумлением вдруг понял Волконский, глядя на Володю, который улыбался Саше и кроме неё никого и ничего не замечал. Зато сама Саша заметила, услышав, как открылась дверь, и сделала красивый реверанс, приподняв полы своего больничного халата.
— Ваше величество!
— Я погляжу, времени вы тут даром не теряете, — отметил Мишель, чувствуя, что улыбается — против воли, всё равно улыбается. Оставалось надеяться, что со стороны он не выглядит таким же безнадёжно влюблённым идиотом, как Володя или тот же Сергей Авдеев.
— Александра Ивановна была так любезна, что приготовила мне праздничный подарок в виде этого чудесного торта! — Отозвался Владимирцев, польщённый до глубины своей офицерской души. Потом он подмигнул Мишелю, и громким шёпотом добавил: — И ещё кое-что, между прочим!
Изобразив на лице таинственность, Владимирцев достал из внутреннего кармана изящный портсигар и продемонстрировал его Мишелю. Он был полный, и папиросы-то были не из дешёвых.
— Воробьёв разрешает курить у себя в больнице? — Полюбопытствовал Мишель, подняв взгляд от папирос на Владимира. Тот сделал вид, что не понимает, о чём это толкует его товарищ, и поспешно убрал портсигар обратно в карман. Затем рассмеялся, и отмахнулся.
— Волконский, не будь таким занудой! Тебе самому девушки никогда не делали таких подарков, вот ты и завидуешь! — Простодушно сказал он, не ведая при этом, что в чём-то был прав. Девушки Мишелю чаще всего дарили самих себя, и ничего больше. Да ему-то, собственно, большего никогда и не требовалось, но…
…но сейчас он вдруг поймал себя на мысли, на совершенно дикой и неуместной мысли, что с радостью поменялся бы с Володей местами, лишь бы только она точно так же заботилась о нём самом.
«Я стал пугающе сентиментальным», сказал себе Мишель, и попробовал вернуть своему лицу прежнее серьёзное выражение, но опять не получилось. Потому что Саша, уже успевшая в мыслях раз сто отругать Владимирцева за бестактные речи, вдруг обратилась к нему так ласково, так добродушно:
— Ваше величество, не желаете ли присоединиться к чаепитию?
Владимирцев, между прочим, был тот ещё негодник, а потому приподнял бровь и спросил с наигранной строгостью:
— А моего мнения вы не спросили, Александра Ивановна? Это же мой день рождения, в конце концов! А Волконский, как бы я его не любил, но, увы, веселиться не умеет совершенно!
— Смотря что ты подразумеваешь под словом «веселиться», — не стал спорить Мишель, изо всех сил борясь с улыбкой. — Упиться до полусмерти в компании хорошенькой медсестры? О, нет, Володя, такое веселье, увы, не по мне!
«Он назвал меня хорошенькой!», с замиранием сердца подумала Саша, и почувствовала себя самой счастливой на свете. И, разумеется, не заступиться за Мишеля не могла.
— День рождения, может, и ваш, Владимир Петрович, а вот торт, вроде как, мой. Так что это мне решать, кого угощать им, а кого нет! Ну так, ваше величество? Присоединитесь к нашей скромной трапезе? — Спросила, а сама подумала, что ему, возможно, и не захочется — вот так, по простому, без этих изысканно сервированных столов, к которым он привык, без светских разговоров… И тут же, сама не зная зачем, добавила: — Если вас смущает моё общество, я могу уйти, оставить вас вдвоём.
— Что?! — В один голос спросили Мишель с Владимиром, но Мишель, правда, чуть менее эмоционально. Сложно описать словами, каким негодяем он себя чувствовал в тот момент. О, да, она вполне естественно считает, что противна ему! И кто виноват? Кого вообще можно обвинить в этом заблуждении, кроме себя самого?! Кто в первые дни знакомства то и делал, что указывал ей на её место, исправно давя на больное — мы с тобой не ровня, не ровня, не ровня…
И что теперь делать? Как завоевать её доверие обратно?
И, главное, нужно ли? Он всё равно уедет со дня на день — может, и лучше будет оставить всё как есть?
— Не вздумай никуда уходить, — сказал он всё так же строго, вопреки собственным чувствам, продолжая играть всё ту же роль бесчувственного старшего братца. — Боюсь, этим ты испортишь праздник нашему Володе!
«И на что это вы намекаете, ваше величество?», с насмешкой спрашивала Саша, но спрашивала, разумеется, мысленно. Волконский её взгляд понял, и решил уточнить:
— Я это к тому, что я, действительно, совершенно не умею веселиться! Но, тем не менее — да, сестрёнка, я к вам с удовольствием присоединюсь!
— Ой, ну просто камень с души! — Проворчал Владимирцев, старательно изображая недовольство. Хватило его, впрочем, ненадолго. Тут же он расхохотался, и, раскрыв объятия, дождался, когда Мишель подойдёт к нему. И, когда они крепко обнялись, он шепнул еле слышно: — Дружище, я так рад, что ты не забыл обо мне!
О, да, не забыл. И о подарке тоже не забыл. В руки Владимирцеву легла небольшая продолговатая коробка, завёрнутая в коричневую бумагу и перевязанная лентой. Тот, с невероятным возбуждением, принялся распечатывать, видно, сразу догадавшись, что там. Саша не без любопытства встала у него за спиной, заглядывая через плечо, и тихонько ахнула, когда Владимир Петрович извлёк из коробки ручной работы револьвер с белой резной рукояткой из слоновой кости.
— Ему ни в коем случае нельзя дарить такие вещи, он же непременно застрелится! — Прошептала Сашенька, глядя на Мишеля в растерянности. Володя сделал вид, что её слов не услышал, а может, и впрямь не услышал, зачарованно разглядывая оружие. А Мишель с усмешкой сказал:
— Ну, не такой же я идиот. Патронов там нет, Володя, можешь не искать. Их ты получишь, когда восстановишь своё доброе имя в моих глазах. А уж для этого тебе придётся постараться! — Это было произнесено вроде бы и в шутку, но в то же время с намёком. Владимирцев улыбнулся, вроде как пристыжено, и кивнул.
— Я попытаюсь, Миша. Спасибо тебе! Мой батюшка, помимо элитного вина, собирал так же раритетное оружие, и я кое-что понимаю в револьверах прошлого века! Достаточно для того, чтобы догадываться о его стоимости. Благодарю тебя от всей души!
«Ну ещё бы, это вам не мои жалкие папиросы!», подумала Сашенька с тоской, искренне сожалея, что слишком стеснена в средствах, чтобы широким жестом подарить Владимирцеву что-то по-настоящему стоящее, как этот револьвер, например. Впрочем, переживала она напрасно, Володе важнее всех подарков было её внимание, и её улыбка. И ничего больше не нужно было для счастья бедному офицеру.
— Я схожу за чаем, — произнесла она, и, не сдержавшись, вновь сделала красивый реверанс, когда поняла, что Волконский на неё смотрит. Улыбаясь, она проследовала к двери, такая лёгкая и изящная, а оба товарища как по волшебству повернулись и смотрели ей вслед… Мишель спохватился первым. Тряхнув головой, он постарался прогнать наваждение, и повернулся к Владимирцеву, который уже и не пытался скрыть, как он очарован.