А Гордеев… Гордеев был самым богатым из них, и до беспамятства в неё влюбился. А ей ещё нужно было ставить на ноги обоих детей! Так что, в сущности, это было даже благородно — торговать собой ради Саши и Сени, а не ради ста рублей утром на подушке. К тому же, Иван Кириллович был не таким уж и противным, а ещё — у него тоже были ямочки на щеках, правда не такие милые, но всё лучше, чем ничего.
Что же о самом Алексее, от Алёны в своих попытках он ушёл недалеко. Беспорядочные связи, разгульный образ жизни, повергающий в ужас его мать-генеральшу и добропорядочную Юлию Николаевну, и полнейшее нежелание остепениться и жениться, наконец, на достойной барышне. Он рассмеялся в лицо своей заботливой сестре, когда та заикнулась об этом. «Жениться?! Юленька, в своём ли ты уме?! Среди вашего племени, кроме тебя, сестрица, попросту нет достойных! — а на тебе, увы, жениться я не могу, Гордеев не позволит!» — вот к таким грубым шуткам сводились малейшие намёки на эту тему всякий раз. Умер старший брат Михаил, единственный, похоже, кто знал всю правду и понимал его, и Алексею долгое время казалось, что он совсем один. Но когда становилось совсем уж невыносимо, у него всегда была Юлия, его милая добрая сестрица, готовая в любой момент прийти на помощь — как в ту ночь, когда она вырвала револьвер из его рук.
А ещё военная служба здорово помогла. Не до нежностей там было, а в 1905-м началась война, и Алексей без колебаний отправился добровольцем. Юлия Николаевна, брата младшего любившая до безумия, не вставала с постели около недели. Генеральша оказалась покрепче, лишь сурово поджав губы, заявила, провожая его на фронт: «Если вернёшься в чине меньше полковника — ты мне больше не сын!» Шутка или нет, но спустя три месяца по окончанию войны, полковник Алексей Волконский вернулся к матери, блестя широкой улыбкой на лице и орденами на груди. Старая княгиня обняла его, пряча слёзы, и с гордостью сказала: «Вот он, мой сынок!»
А ещё за это время у Юлии успел подрасти сынишка, оказавшийся на удивление забавным созданием, к превеликому удивлению Алексея. До этих пор он к детям относился весьма прохладно, если не сказать, что порой и боялся их, и впадал в безграничную растерянность, не зная, что с ними делать. Маленький Мишель, сын любимой Юлии, уже тогда страдал от недостатка отцовского внимания, и привязался к дяде, но тот с удивлением для себя обнаружил, что вовсе и не против. Что-то трогательное было в этом, когда мальчик ходил за ним следом, с горящими глазами требуя рассказать о своих геройских подвигах ещё и ещё, и тогда Алексей, смеясь, усаживал его с собою рядом, и принимался рассказывать…
И вот сейчас, этот самый мальчик, сидел с хмурым лицом (с другим лицом Алексей не видел его уже лет, наверное, десять-пятнадцать) и смотрел на него требовательно. Да так требовательно, что Алексею на пару секунд сделалось не по себе.
«Когда это он успел стать таким взрослым, таким серьёзным?», озабоченно подумал он, а потом, поняв, что племянник просто так от него не отстанет, со вздохом ответил:
— Насколько я помню, ты терпеть не мог слушать о моих похождениях! Давно ли это изменилось?
— Полчаса назад, когда я узнал, что у меня, оказывается, есть кузен! — Отозвался Мишель, пристально наблюдая за реакцией дядюшки. Тот поймал себя на мысли, что уже не может выносить этого осуждающего взгляда, и постыдным образом отвернулся. И сказал только лишь:
— Хм.
Признаться, для него самого это стало не меньшей новостью. Сегодня, вообще-то, на голову ему свалилось сразу несколько новостей, одна интереснее другой. Во-первых, он по известным причинам не интересовался личной жизнью Гордеева, и понятия не имел, на кого Иван Кириллович променял его дорогую сестру. Он знал, что это «какая-то местная учительница», но и в голове не держал, что этой учительницей может оказаться его Алёна! Хотя, что значит, его? Спустя столько лет он даже в мыслях продолжает называть её «своей», боже, какой позор…
— Твой взгляд меня раздражает! — Не блистая вежливостью, сказал он Мишелю. Зато искренне, без ненужного лицемерия. Но и дорогой племянник в долгу не остался:
— А меня раздражаешь ты сам! Господи, ну как можно было?!
— Тебе, что, сказать, как?! Не знаешь, как это обычно бывает?! Сам-то, можно подумать, далеко от меня ушёл!
Далеко или недалеко, но Мишель о своих подвигах никогда никому не рассказывал: будь то подвиги на военном фронте, или на любовном. И, тем не менее, о них всё равно узнавали — и о тех, и о других, несмотря на его тщательные попытки секретничать. Так что тут Алексей, можно сказать, надавил на больное, но Мишель выкрутился:
— У меня, по крайней мере, нет внебрачных детей!
— Да ну? Экая уверенность!
— Что?! — Тут Мишель испытал неудержимое желание выбросить остроязыкого дядюшку из пролётки на полном ходу, но потом взял себя в руки, успокаивая себя исключительно тем, что полковник Волконский выше его по званию, и такое поведение попросту неуместно. Не говоря уж о том, что Алексей нагло его провоцировал, прекрасно зная, как ненавидит щепетильный Мишель подобные разговоры. Впрочем, дядюшка тотчас же рассмеялся, и дружески обнял его за плечо.
— Ладно, ладно! Я всего лишь пошутил.
Мишель недовольно посмотрел на него, и демонстративно отстранился, а потом не без намёка сказал:
— Я всё ещё слушаю.
— Чёрт возьми! Миша! Неужели по мне не видно, что я не хочу об этом говорить?! Да я и сам не знал, что она понесла тогда! Я понятия не имел, что у меня есть ребёнок… То есть, вероятно, это и не первый мой ребёнок, но чтобы она… ох! — Алексей измученно провёл ладонью по лицу, пытаясь разобраться, что теперь делать с имеющейся ситуацией, и тяжко-тяжко вздохнул. А Мишеля вдруг разобрал нервический смех, да такой задорный, что он ещё долго не мог остановиться.
— Нет, подумать только! Мой отец собирается усыновить собственного племянника! Боже, какой кошмар! Ха-ха-ха!
Алексей хмуро наблюдал его веселье, и ничего не говорил. Лично он в этом ничего смешного не видел, но Мишель имел собственное мнение на этот счёт. А под конец, с победным видом резюмировал:
— Так вам всем и надо!
— Что-о? А где же сострадание и сочувствие к своему бедному дяде?!
— Не дождёшься. — Категорично ответил Мишель, качая головой. — Вот тебя-то мне вообще нисколько не жаль! А Тихоновой, бедняжке, я, пожалуй, посочувствую. В такую историю вляпаться, бог мой! Она, что, не знала, кто ты?
— Не знала. Мы с твоим дядюшкой Михаилом решили проверить искренность её чувств и выдали меня за конюха.
— Искренность?! Её?! — Мишель фыркнул. — Надо же, а я помнил дядю Михаила как умнейшего, рассудительного человека!