проблемы из этого прошлого! — воодушевленный поддержкой любимой женщины, снова ринулся я в бой. — Все причины, по которым то несчастье случилось, никуда не делись — ты по сей день их в себе тащишь, как фурункул, вместо того чтобы вскрыть его и избавиться от источника инфекции.
— Замечательно, — фыркнула Марина, — значит, я еще и сама в своей гибели виновата.
— Не только, — согласно махнул я рукой, — но и ты тоже. Ты ведь мне о воспоминаниях своих рассказывала… Кстати, тебе не приходило в голову, с чего это они у тебя появились? Такого прецедента, насколько мне известно, никогда прежде не было. Может, это тебе подарок от отцов-архангелов, чтобы вернуться к истокам трагедии на равных условиях с твоим хранителем…
— Вот уж спасибо за такой подарочек! — перебила меня Марина, сверкнув глазами.
— Ради чести мундира вы, пожалуй, на что угодно пойдете, — презрительно вставил Максим.
— Или, может, — старательно проигнорировал я услышанное, — это подсознание твое — совесть, чувство справедливости, как хочешь — орет благим матом, взывая к тебе. А ты уперлась, как младенец, которого родители няньке доверили, а та недосмотрела — и колотишь теперь назло всем руками и ногами по чему попало: «Ах, все против меня — так я первая упреждающие удары наносить буду!».
На всех слушающих вдруг какая-то странная чесотка напала — причем исключительно в нижней части лица. Одни принялись тереть ее рукой, чтобы зуд снять, другие решили проявить выдержку, но от напряжения у них подбородок задергался и сквозь крепко сжатые зубы чуть сдавленный стон вырвался. Марина плеснула на всех яростным взглядом — мне досталась последняя, особо настоявшаяся порция.
— Именно, — процедила она сквозь зубы, — уж чему научила меня прошлая жизнь — так это тому, что свои интересы нужно отстаивать. И подарочные воспоминания это только подтвердили.
— А может, стоит для начала поделиться ими с миром-то? — поинтересовался я. — Или хотя бы с окружающими — глядишь, и отстаивать не придется? Глядишь, и разделят их близкие? — Помолчав, я добавил: — Я очень хорошо знаю, что это такое — скрытного человека хранить… — Я глянул с улыбкой на Татьяну — она скорчила гримаску, показав мне язык. — А Татьяна может тебе рассказать, насколько легче живется, когда перестаешь все в себе держать. — На сей раз я посмотрел на нее с робкой надеждой — она нехотя кивнула, вздохнув. — А хранитель твой был тогда на земле в первый раз — вот как Тоша. И никого рядом…
— Я не в первый, — буркнул Тоша.
— И легче тебе было — во второй-то? — хмыкнул я. — Пока у тебя мы с Татьяной не появились, а потом и… другие, — исправился я на ходу — нечего темным шпионам истинную численность наших сплоченных рядов знать. — Ты вот себя жертвой считаешь, — вновь обратился я к Марине, — а ты знаешь, что твой хранитель просил после твоей гибели, чтобы его распылили? Вот как раз твои новые соратники, — кивнул я в сторону Максима, — этим бы и занялись.
Марина глянула на него, прищурившись. Он резко выпрямился, и с лица его впервые за время этого разговора слетела маска презрительного добродушия.
— Это — та часть нашей работы, — произнес он, играя желваками и тяжело дыша, — согласия на которую у нас никто не спрашивает. И не вам, ни разу не смотревшим ангелу в глаза перед самым распылением, говорить об этом. Я этот случай хорошо помню, — повернулся он к Марине, тревожно всматриваясь в ее лицо, — он и у нас много шума наделал. Мы тогда не одно ходатайство написали, привлекая внимание расследования к тому факту, что одна только чрезмерная требовательность подследственного ангела к себе не может служить достаточным основанием для уничтожения бессмертной жизни, которая — в данном случае — должна быть направлена на исправление содеянного делом. — Он буквально выплюнул последнее слово.
— Честно говоря, — медленно проговорила Марина, напряженно хмурясь, — у меня не вызывают сочувствия те, кто, споткнувшись, с готовностью валятся на землю и даже не пытаются подняться. Но ему, насколько я понимаю, — презрительно искривились у нее уголки губ, — протянули руку помощи?
Стас вдруг громко прочистил горло, предостерегающе глянув на меня.
— Протянули, — охотно подтвердил я, — вот только он ее не принял. Он так больше и не решился на землю…. вообще к работе с людьми вернуться. Не решился еще одну жизнь риску подвергнуть. Но вот насчет сочувствия и исправления… — Я повернулся к Стасу — вот нечего ему было к себе внимание привлекать! — Сам расскажешь или мне… продолжать? Раз уж у нас… вечер откровений случился?
Стас вздохнул.
— После твоей аварии у нас…. вернее, у Анатолия, — с досадой поправился он, — возникла мысль обеспечить твое выздоровление одним из доступных только нам способов. Которые находятся в ведении подразделения, в котором как раз и работает сейчас твой бывший хранитель. Мы обратились к нему, и он оперативно пошел нам навстречу. В обход обычной процедуры, — неохотно добавил он под моим пристальным взглядом, — что значительно ускорило достижение требуемого результата.
Хорошо, что я уже давно перестал ожидать от людей — особенно, от женщин — предполагаемой реакции. Татьяна вдруг повернула ко мне лицо, на котором удовлетворение сумевшего заглянуть за кулисы боролось с недовольством от того, что он там увидел. Причем побеждало явно последнее. Марина же и вовсе не услышала в словах Стаса ничего, кроме повода опять ко мне придраться.
— Так ты же говорил, — возмутилась она, — что это ты то чудо-лекарство достал!
— Ничего я тебе не говорил, — отрезал я. — И именно потому что нам совершенно неважно было, кто тебя спас — главное, что с того света вытащили. И твой бывший хранитель ни на секунду не задумался, прежде чем под удар себя поставить, хотя твоя судьба его уже больше никак не касалась.
— Ну что ж, — натянуто проговорила она, — тогда я попрошу тебя при встрече передать ему мою благодарность. Будем считать, что мы с ним квиты, но, как ты абсолютно справедливо заметил, он ко мне больше не имеет никакого отношения…
— Квиты? — взорвался я. — Он вернул тебе то, что не смог уберечь от тебя же самой — не ожидая от тебя никакой благодарности! А ты знаешь, во что его жизнь превратилась? Вечная, между прочим…
В поисках наиболее доходчивых слов я вновь оглянулся по сторонам. И тут же наткнулся взглядом на самое знакомое мне выражение лица Татьяны. Любопытство. Написанное на всех обращенных ко мне лицах. Но только с разными добавками — эдакая витрина мороженого в ассортименте.
У Татьяны глаза светились ее обычным неуемным стремлением пополнить