Значит, мало тебе, что с таким трудом удалось ей эту жизнь вернуть? И не тебе, между прочим. Будешь и дальше ее в самые опасные переделки втравлять — лишь бы потом успеть у соперника из-под носа ее выхватить?
— Меня никто никуда не втравляет! — вспыхнула, как и следовало ожидать, Марина. — Я сама категорически настаиваю на своем участии в окончании этого дела. Меня не устраивает, чтобы каждый из причастных к нему был наказан в душе и втихомолку — я считаю, что оно должно получить широкую огласку с тем, чтобы издательство обязали издать книги обманутых ими авторов. Люди должны знать, что на любых мошенников есть управа, а читатели должны получать хорошие книги.
— А с твоей аварией что делать? — устало спросил Стас, словно уже не в первый раз повторяя этот вопрос. — Я же тебе уже объяснял, что доказать их причастность к ней никак не удастся — разве что непосредственный исполнитель решит признаться, а для того чтобы вынудить его к этому, даже нашими методами, слишком много времени понадобится.
— Непосредственный исполнитель — мой, — коротко заявил Максим-Денис. — И этот вопрос не обсуждается.
— Что — ценный кадр на горизонте замаячил? — ядовито вставил Тоша.
— Если бы он не Марину руку поднял, тогда возможно, — спокойно возразил ему Максим-Денис. — В отличие от некоторых, я в своей работе личной оценке весьма доверяю. Но поскольку он замахнулся на моего партнера — и очень для меня ценного — я намерен показать ему, что людям стоит бояться не карающего ангела, — дернул он уголком рта, нарочито не глядя на Стаса, — а повышенного внимания со стороны демонов.
— Вернемся к повышенному вниманию, — вновь вступил в разговор я, обращаясь исключительно к Стасу. — Я все-таки хотел бы получить ответ на свой вопрос — ты настроен опять подвергать Марину опасности? После всего, о чем мы с тобой договорились?
— О чем это вы договорились? — тут же насторожилась Марина, меряя нас с ним по очереди подозрительным взглядом.
Стас замялся, неловко ерзая на стуле. Над столом повисла напряженная тишина — я опять оказался в центре всеобщего внимания, но смотрели они все на меня по-разному: Тоша — с интересом, Максим-Денис — с настороженностью, Татьяна — с какой-то непонятной обидой. А нет, с очень даже понятной — я понял, что в первую очередь должен ей все объяснить.
— Мы договорились, — ответил я Марине вместо Стаса, — что тебе нужен ангел-хранитель. Не для того чтобы тебе в уши добрые советы нашептывать — не хочешь о нем знать, и не надо! — а для того чтобы одергивать этих двух энтузиастов своего дела, для которых ты — приз, в который нужно первому зубами вцепиться и в свое логово утащить. Для того чтобы было кому соломку, над которой ты в свое время издевалась, подстилать, когда тебя на части рвет от желания доказать всему миру свою самостоятельность и независимость. Для того чтобы жизнь твоя — а с ней и шанс выступить супер-героиней своего времени — раньше времени не оборвалась.
— Тебя бы кто одернул! — проворчал Стас, в то время как Максим-Денис фыркнул: — На себя бы посмотрел насчет зубами вцепиться!
— Анатолий, — медленно проговорила Марина, — я тебе искренне признательна и за заботу вообще, и за помощь тогда, после аварии, но… Мы с тобой уже много раз говорили — не нужен мне хранитель, просто по моей природе не нужен. Мне сама эта защитная позиция претит — если думать о том, как обороняться, вместо того чтобы в наступление идти, то так и придется до скончания века оборону держать. И мой прошлый опыт это только подтверждает — я вполне допускаю, что тот хранитель на правильный путь меня наставить пытался, только не на мой.
— А вот и неправда! — подала вдруг голос Татьяна — настолько неожиданно, что все прямо подпрыгнули. — Я здесь — наверно, единственная, у кого есть право сказать тебе — и не в первый раз, между прочим! — что ты просто неправильно задачу хранителя понимаешь. С нами, людьми, спорить нужно, чтобы мы четче свои собственные мысли формулировали, чтобы мы свои желания с возможностями реально, со стороны сопоставляли. Ты вот столько об испытаниях говорила — что же ты не хочешь в такой критике испытание своему самолюбию увидеть?
— Критики мне от Анатолия хватает, — криво ухмыльнулась Марина.
— И поэтому ты злишься? — просто спросила ее Татьяна. — С нами ругаются только те, кому мы не безразличны — это я точно знаю. Так, может, если в наступление идти, то сначала на себя? Подумать, где сама-то неправа оказалась? Вот и с тем твоим хранителем… Если между двумя людьми… и не людьми тоже, отношения не сложились, не бывает так, чтобы только один виноват был.
У меня в самом прямом смысле слова глаза защипало. Я всегда знал, что в целом, в глубине души Татьяна очень неплохо ко мне относится — и как к мужу, и как к хранителю. Очень в глубине души, чтобы не поистрепать это чувство под жизненными ветрами. Эта непоколебимая уверенность поддерживала меня во все времена наших размолвок и тягостного молчания, моих недолгих отлучек и ее увлечения какими-то другими сторонами жизни. Но чтобы услышать сейчас, привселюдно, признание в столь глубоком понимании моей истинной сущности…
Я в очередной раз осознал, что ради этой женщины стоило сражаться со всеми препятствиями и преодолевать все преграды, приноравливаться к земной жизни и смиряться с человеческим сумасбродством — ради нее стоит, и всегда будет стоить идти на самые невиданные подвиги.
Я оглянулся по сторонам в поисках подходящего места совершение приличествующего случаю героического поступка.
Все присутствующие уставились во все глаза на Татьяну. Тоша — задумчиво, словно анализируя свои ошибки в период полного отсутствия контакта с Галей. Стас с Максимом (пусть он лучше Максимом остается — при имени Денис героический поступок сразу приобретает отчетливые очертания мордобоя) — нахмурившись, словно прикидывая, как бы первому ругаться с Мариной начать, чтобы доказать ей свое глубокое не безразличие. Марина — чуть прикрыв глаза, словно терпеливо пережидая, пока закончится вот то самое испытание ее самолюбию.
— Ох, и повезло же тебе, Анатолий, — проговорила, наконец, она, и вновь глянула с улыбкой на Татьяну. — Не получается у меня на вас злиться, но над промахами своими я наедине с собой подумаю — ты меня знаешь, вслух я каяться не буду. И насчет того хранителя — давайте раз и навсегда договоримся: это дело прошлое, и копаться в нем нет ни времени, ни смысла.
— Да у тебя все