Наш базар стал еще оживленнее после того, как было завершено пополнение судовых запасов продовольствия. До сих пор ради сохранения порядка весь обмен с островитянами вел только один наш представитель. Теперь же я разрешил всем матросам меняться так, как им заблагорассудится. Один требовал с лодок одно, другой — другое. В обмен шли старые суконки, сломанные пуговицы и кусочки стекла. При этом стоял невообразимый шум. Матросы запасли для себя лично столько продовольствия, что в течение многих недель ели на завтрак жареных поросят, нашпигованных бананами, а также вдоволь наслаждались прекрасными фруктами. Все в один голос утверждали, что такой благодатной земли им еще не приходилось видеть.
Торговля была прервана появлением крупного каноэ, шедшего в окружении более маленьких; это каноэ привлекло к себе внимание всех островитян. Крича: «Эйге-эа-эйге», — они поспешили очистить проход для вновь прибывших, и скоро большая изящная лодка, щедро украшенная раковинами, приблизилась к нашему кораблю. Головы рулевого и десяти гребцов были увиты зелеными ветвями — вероятно, в знак мирных намерений. На носу было устроено просторное возвышение, устланное циновками, на которых восседал, скрестив ноги, пожилой человек. Он держал в руках раскрытый европейский зонтик из зеленого шелка. Мы подумали, что этот зонт, возможно, принадлежал одному из несчастных спутников Лаперуза и попал к старику от маоунцев.
Одежда пожилого островитянина состояла из набедренной повязки, а также травяной циновки тончайшего плетения, накинутой на плечи в виде короткого плаща. Голова его была обмотана куском белой материи наподобие тюрбана. Он прокричал своим землякам или подданным несколько слов, которые сопроводил движениями руки. Островитяне в ответ еще более потеснили свои челны, и его лодка причалила к корабельному борту.
По нашему приглашению прибывший тотчас же поднялся на палубу в сопровождении свиты из трех человек. Он был приблизительно 6 футов ростом, очень худощав, но мускулист и, по-видимому, обладал большой физической силой. Татуировки на нем не было никакой. Лицо островитянина было некрасиво, но приятно и выражало ум и сообразительность. Вел он себя очень вежливо и пристойно. Вступив на палубу, гость прежде всего спросил, кто здесь является эйге. Когда я представился ему в качестве такового, он подошел поближе, наклонил слегка голову и произнес несколько слов, которых я не понял. Потом он взял меня обеими руками за локти и несколько раз встряхнул их, повторяя при этом по-английски: «Very good» [55]. Я ответил на его приветствие по-европейски, после чего островитянин жестами дал мне понять, что он — эйге Плоского острова. Он приказал своим спутникам положить к моим ногам привезенные для меня подарки, состоявшие из фруктов и трех крупных, откормленных свиней, которых он называл «боака».
В ответ я подарил вождю топор, две нитки синих бус и пестрый шелковый платок, который сам повязал вокруг его тюрбана. Став владельцем этих сокровищ, эйге был вне себя от счастья, жестами выражал свою благодарность и повторял все время: «Very good». Синие бусы и для него представляли наибольшую ценность. Вождь не мог поверить, что эти сокровища сделались его собственностью, и спросил жестами, действительно ли он может оставить обе нитки бус у себя. Получив от меня подтверждение, старик забыл о своем достоинстве и принялся, как мальчик, прыгать от радости, восклицая: «Very, good! Very good!» Прибывший с вождем казначей целиком разделял восхищение своего господина, причем выражал его таким же образом, только несколько более неуклюже, ибо был очень толст.
Когда радостное возбуждение немного улеглось, казначей принес изящную плетеную корзиночку, снабженную крышкой. В этой корзиночке хранились драгоценности эйге. Положив туда бусы, вождь вынул испанский талер и со словами «Very good» протянул его мне, спрашивая жестами, не может ли он получить за него еще синих бус. Чтобы выяснить, насколько он знаком с ценностью денег, я предложил ему за этот талер всего одну бусину. Старик не колеблясь пошел на сделку, сунул мне в руку монету и сейчас же схватил бусину. Он был радостно изумлен, когда я не только оставил ему это сокровище, но даже вернул талер.
Я попробовал выяснить, откуда у него эти деньги. Вождь быстро понял, чего я добиваюсь. Он показал на юг и назвал Тонгатабу, один из островов Дружбы, лежащий на расстоянии нескольких дней пути от Плоского острова. Старик объяснил как умел, что предпринял на своем суденышке путешествие на Тонгатабу, где встретил корабль, от эйге которого и получил свой талер, а также зонтик. Нельзя не восхищаться мужеством островитян, совершающих в утлых челнах столь далекие плавания, пользуясь неустойчивыми здесь пассатами и ориентируясь лишь по солнцу и звездам.
Свита эйге тоже получила от меня подарки. Добрые люди были вначале поглощены созерцанием этих роскошных вещей, а затем их внимание привлек сам корабль. Они с любопытством оглядывали его во всех направлениях, причем выражали восхищение и удивление увиденным. Что же касается эйге, то он осматривал корабль сравнительно спокойно и довольно редко обращался за объяснениями. Вероятно, из всех прибывших только он один видел раньше европейское судно. Зато вождя поразило количество наших пушек и ружей, которые он называл «пуа». Несколько раз их пересчитав, он в знак удивления всплеснул руками над головой. Старик показал на одну из пушек, изобразил звук выстрела, а потом закрыл глаза и опустил голову, желая дать нам понять, что знаком с действием огнестрельного оружия. Затем он рассказал о нем своим спутникам. Последние так перепугались, что больше не решались приближаться к пушкам.
Тем временем возобновилась торговля с окружающими корабль лодками. Однако островитяне сами затрудняли обмен: желая как можно скорее сбыть свой товар, каждый старался пробиться вперед, создавая невообразимую сумятицу. Это разгневало эйге, и он стал настоятельно просить, чтобы я успокоил буйный народ залпом моих «пуа». Был ли вождь знаком с грозной силой орудий или слишком мало ценил человеческую жизнь, знал ли он, что можно стрелять холостыми зарядами, — это осталось неизвестным.
Эйге чрезвычайно заинтересовала подзорная труба, которую я держал в руках; он принял ее за одну из разновидностей огнестрельного оружия. Каково же было удивление старика, когда, взглянув в трубу, он увидел свой остров так близко, что мог даже различить людей, находящихся на берегу! Он был очень испуган и больше не решался прикоснуться к волшебному инструменту.
Эйге прилагал все усилия к тому, чтобы уговорить меня высадиться на берег. Он неоднократно обнимал меня и старался дать понять, что возле острова можно бросить якорь и что на берегу мы получим множество свиней. Наконец он взял меня за руку и подвел к самому борту, откуда мы могли видеть торгующих островитян. Вождь указал на находившихся в лодках женщин, называя их «вараки». При этом он покачал головой и сказал: «No very good» [56]. Потом он указал на берег и самым дружественным тоном произнес: «Very good wa-raki» [57]. Однако я легко выдержал даже это испытание, на которое эйге, кажется, возлагал большие надежды.