В незначительном от него отдалении, на северо-западе, отвесно поднимается из морских глубин еще один островок, который, по-видимому, не заметил Лаперуз. На его кривом хребте вытянулись в ряд кокосовые пальмы. Промежутки между деревьями были почти одинаковыми, так что казалось, будто последние посажены людьми. Благодаря этим деревьям островок издалека по форме напоминает петушиный гребень, и, чтобы отличить его от других островов, я именно так его и назвал. В западной части острова поднимается высокая скала, похожая на закругленную сахарную голову. Она покрыта сверху донизу пышной растительностью, что свидетельствует о щедрости здешней природы, одевающей в зеленый наряд даже самые обрывистые утесы.
На северо-запад от этой скалы, на небольшом от нее расстоянии, лежит третий маленький остров, еще более возвышенный. Берега его тоже скалисты и обрывисты, но поверхность ровная; здесь растут большие красивые деревья. Поскольку данный остров имеет всего лишь три с половиной мили в окружности, нельзя допустить, что он тот самый, который Лаперуз назвал Калинассе. Скорее всего Лаперуз его попросту не заметил, а назвал так высокую круглую гору, находящуюся на низменной юго-восточной оконечности острова Пола; эту гору французский мореплаватель, видимо, ошибочно принял за отдельный остров. Следует сказать, что и мы сперва придерживались одинакового с ним мнения и, лишь подойдя ближе, увидели свою ошибку. На этом основании я перенес название Калинассе на упомянутый маленький остров [Аполима].
Когда мы находились в 3 милях от острова Плоского, ветер почти совершенно стих. Жители Олаявы, следовавшие за нами в своих каноэ, сейчас же воспользовались возможностью нас догнать. Они гребли изо всех сил, помогая себе ритмичным пением, и их легкие, хорошо сработанные лодки быстро неслись по зеркальной морской поверхности. Множество лодок устремилось к кораблю и от Плоского острова. Скоро мы были окружены плотным кольцом каноэ, нагруженных плодами и свиньями. Казалось, будто это базар, устроенный на огромном понтонном мосту; люди же были похожи на деловито снующих муравьев. Весело и оживленно расхваливая свои товары, островитяне подняли такой шум, какой не бывает даже на лондонской бирже. Нам на палубе приходилось кричать друг другу в самое ухо, ибо иначе ничего нельзя было расслышать.
Между тем обмен к обоюдному удовлетворению шел успешно. Те островитяне, которым не удалось пробиться к кораблю, старались привлечь наше внимание разными забавными проделками и акробатическими прыжками. При этом некоторые лодки переворачивались, что ничуть не смущало столь искусных пловцов и вызывало лишь громкий смех.
Мы убедились в том, что эти островитяне — прекрасные ныряльщики. Они ныряли вдогонку за бросаемыми нами в море кусками железных обручей, хватали их, да еще порой устраивали под водой основательные потасовки из-за добычи. Островитяне без ропота подчинились запрещению подниматься на палубу. Привязав свой товар к спущенному с борта тросу, они доверчиво ждали платы, причем всегда оставались очень довольны.
Некоторые привезли с собой оружие, но не для нападения, а для обмена. Вообще островитяне вели себя очень скромно, хотя во много раз превосходили нас численностью. Мы не видели на их телах рубцов от ран, столь часто встречающихся у их соседей, маоунцев, от которых они весьма выгодно отличаются, хотя принадлежат, по-видимому, к одному и тому же племени. Было бы очень интересно выяснить, как возникли эти отличия.
Менее чем за час мы выменяли у островитян свыше шестидесяти крупных свиней, а также великое множество кур, съедобных кореньев и разных плодов, которыми была завалена вся палуба. Все это стоило нам нескольких кусков старого железа, дюжины гвоздей и нескольких шнурков стеклянных бус. Дороже всего ценились синие бусы: за пару бусин можно было получить целую свинью, а впоследствии, когда этот товар подходил у нас к концу, островитяне были рады отдать за одну бусину двух свиней.
Некоторые из приобретенных плодов и кореньев оказались нам неизвестны. Впрочем, все они были необыкновенной величины, что свидетельствует о плодородии здешней почвы. Бананов насчитывалось семь или восемь видов, тогда как даже в самых плодородных странах я не встречал более трех. Две их местные разновидности достигают больших размеров и очень приятны на вкус. Островитяне привезли также пунцово-красные плоды, похожие по форме и величине на яйцо. Когда мы на следующий день праздновали пасху и обменивались по русскому обычаю подарками, эти плоды заменили нам пасхальные яйца.
Я должен упомянуть еще об одном товаре, имевшемся на нашем базаре, а именно о прирученных голубях и попугаях. Первые сильно отличаются от европейских как своей формой, так и богатством окраски. Иначе устроены у них и когти, которыми они цеплялись за канаты, как дятлы за деревья. Местные попугаи — величиной с нашего воробья и имеют яркое красно-зеленое оперение. Их красный хвост в четыре раза длиннее туловища. Эти птицы, которых к нам привезли очень много, были совершенно ручными: они спокойно сидели на руке хозяина и пищу принимали только из его рта. Страсть к приручению таких птичек и нежное с ними обращение могут служить еще одним доказательством кроткого характера этих островитян.
На островах Навигаторов, где природа столь расточительна, вероятно, можно было бы увидеть еще много неизвестных нам представителей растительного и животного мира. Тем обиднее, что мы не нашли здесь подходящей якорной стоянки, которая позволила бы, соблюдая необходимую осторожность, съезжать на берег. О плотности здешнего населения свидетельствует тот факт, что с одного лишь маленького Плоского острова к нам менее чем за час подошло около шестидесяти лодок, в каждой из которых находилось по семь-восемь человек. Если бы мы задержались здесь подольше, их число измерялось бы сотнями, ибо от острова отчаливали все новые и новые каноэ. Все пространство между судном и берегом было буквально усеяно лодками.
Наш базар стал еще оживленнее после того, как было завершено пополнение судовых запасов продовольствия. До сих пор ради сохранения порядка весь обмен с островитянами вел только один наш представитель. Теперь же я разрешил всем матросам меняться так, как им заблагорассудится. Один требовал с лодок одно, другой — другое. В обмен шли старые суконки, сломанные пуговицы и кусочки стекла. При этом стоял невообразимый шум. Матросы запасли для себя лично столько продовольствия, что в течение многих недель ели на завтрак жареных поросят, нашпигованных бананами, а также вдоволь наслаждались прекрасными фруктами. Все в один голос утверждали, что такой благодатной земли им еще не приходилось видеть.