стоя у мраморной стойки цвета слоновой кости. – Я Далия. Имм Амир.
Кухня прям как из роликов моих кулинарных блогеров, разделочный стол похож на мольберт, подготовленный для повара-художника. А все остальные комнаты выглядят так, будто Далия пришла в шоурум «Поттери Барн» и заявила: «Заверните все!» Она показывает мне дом, а я уже знаю, что вечером произойдет то, что я ненавижу: я вернусь в нашу крошечную квартирку с разномастной мебелью и буду смотреть на нее с презрением.
Далия демонстрирует шесть ванных комнат, которые мне предстоит убирать. У нее трое детей, две девочки и мальчик, и у каждого свой санузел. Нужно будет протирать потолочные плинтуса в столовой, мыть деревянные полы, стирать шелковые белые коврики. В подвале, который Далия называет «нижним уровнем», стоит домашний компьютер.
– Тут всегда бардак, потому что Амир часто приводит сюда своих школьных друзей.
Перед экраном расставлены восемь кожаных кресел с откидывающимися спинками, держателями для стаканов и телефонными зарядками. В задней части дома есть еще одна кухня. И патио со сложенной из кирпичей печкой.
– Тут у нас тренажерный зал. В нем просто вытирай пыль.
Она толкает дверь и застывает, увидев какого-то мужчину, который делает жим ногами на тренажере. Он в шортах и обтягивающей спортивной майке. Темные глаза, обритая наголо голова. Вид сердитый.
– Господи боже…
– Я даже не знала, что ты дома, – бросает она. – Это Майя, новая уборщица.
– Вообще-то меня зовут…
– А это Деметрий. Абу Амир.
– Шарафна[22], – говорит Деметрий, поднимаясь, и перекидывает полотенце через шею.
– Пошли, покажу тебе игровую девочек, – зовет Далия и разворачивается.
А Деметрий, не сказав ей ни слова, вешает на тренажер еще один блин.
– Нервничает, – бормочет он себе под нос, не поднимая на меня глаз. – Ты арабка, она боится, что ты будешь про нее сплетничать.
– Я не такая. С большой частью местных арабов даже не разговариваю, мистер Аммар.
– Деметрий, – поправляет он.
Оборачивается ко мне, улыбается, и я почему-то добавляю, что на самом деле меня зовут Мейсун.
– Его все равно никогда нет дома, – кричит из коридора Далия. – Или на работе, или торчит в наргиле-баре.
– В «Аладдине», да? Там по вечерам моя сестра работает.
– Но зачем? – в ужасе спрашивает Далия.
Непонятно для чего уточняю, что сама там не бываю. Наверно, если я скажу, что много лет назад, когда у нас кончались талоны на еду, мой отец мыл там посуду, будет еще хуже. Это мне мама с Римой рассказывали, сама я не помню.
Далия кивает, словно принимает извинения. Ее родители очень милые люди, а вот семья мужа, Аммары, нам не ровня. Мы – маргиналы, о которых так любят судачить богатые арабы. Нас в пример приводят, типа: «Смотрите, что бывает…» Должно быть, люди говорят своим дочерям: «Не дружи с плохими ребятами, не то кончишь, как дочь Джибрила. Родила внебрачного ребенка. Мать умом тронулась, а младшая сестра работает уборщицей».
* * *
Дома я рассказываю Риме про Далию и ее невероятный дом.
– Двенадцать тысяч квадратных футов. Шесть ванных!
– Вот же хитрые сучки, – фыркает она, заваривая чай. У Римы окно между сменами. С 6 утра до 3 она в больнице, а с 5 до 10 вечера – в «Аладдине». – Выходят за богатых, чтобы не работать.
– Да пошли они, – встревает Габриэль.
Он сидит за столом и готовится к экзамену по математике. На нем толстовка «Рейвенс», курчавые волосы аккуратно приглажены гелем.
– За языком следи, йа хайван[23], – обрывает его Рима.
– Сама следи.
Он так нахально ухмыляется, что я не могу удержаться от смеха, а Рима в шутку вцепляется ему в волосы.
– Йоу!
Он пытается вырваться, но мать хватает его обеими руками, ерошит кудри. Габриэль уже воет, а я хохочу до слез.
– Ты, шайтан, не смей говорить мне следить за языком. – Рима ставит перед пацаном чашку чая, тот снова приглаживает волосы. – Учись давай.
Их математичка допустила до экзамена всего 12 детей из всего выпуска, чтобы не краснеть за результаты. Школа у Габриэля так себе – в основном бесплатники и льготники, но я знаю, что он справится. Он в три года читать научился по титрам новостей в телике. Однажды взял и как зашпарит, словно всю жизнь это умел. А если я пеку, он мгновенно может рассчитать мне в уме любые пропорции.
– Напомните, почему этот экзамен так важен?
– Мне могут дать кредит на колледж, – объясняет он. – Сэкономлю пару сотен баксов.
– Круто!
Были времена, когда и я рассчитывала поступить в колледж. Забавно, бывает, живешь-живешь и даже не понимаешь, что ты бедная. А соображать что-то начинаешь, только когда видишь таблицы выплат за учебу. Идею эту я быстро бросила, хотя Рима и говорила, что бабá кое-что для меня скопил. Вроде пятнадцать тысяч долларов, но я, наверное, всю жизнь буду беречь их на черный день. У Далии Аммар наверняка одни туфли стоят дороже.
В школе я думала, что умная, пока не оказалось, что я в выпускном классе решаю то же, что Габриэль в восьмом. Зато я всегда быстро писала сочинения, сдавала работу одна из первых и получала четверки. Единственная математика, которая мне нравится, – это считать стаканы и чайные ложки, вычислять пропорции муки, масла и яиц.
Я достаю из морозилки мясо, чтобы разморозилось к завтрашнему ужину. Габриэль рассказывает мне, в какие колледжи будет пробоваться, а сам тем временем пишет на бумажке какие-то цифры и буквы.
– Я четыре предмета изучаю по углубленной программе. Если все сдам хорошо, у меня целый семестр бесплатно выйдет.
Он переворачивает листок чистой стороной вверх.
– Ты можешь два года проучиться в государственном колледже, – вставляет Рима. – У меня на работе одна женщина знает, как потом перевестись в университет.
– Мне и куратор может с этим помочь, – фыркает он. – Обойдусь без Линды из отдела салатов. – Рима обижается, и он добавляет: – Прости, мам. Некрасиво получилось.
– Скажем прямо, дерьмово получилось, – взрывается она. – Я тоже салаты раскладываю. Когда у них рук не хватает.
Габриэль встает. Он выше Римы почти на шесть дюймов. Обнимает мать за плечи и целует в темечко. Та снова ерошит ему волосы, а он не противится, просто опускает подбородок ей на макушку. Она гладит его по щеке, а он снова садится за учебники.
– Нет, правда, подумай про государственный колледж, – как ни в чем не бывало произносит Рима.
– Уалик, хватит, – бормочу я.
С минуту мы молчим.
– Серьезно, шесть ванных? – наконец спрашивает она.
– Двенадцать тысяч квадратных футов.
– Черт. Я всегда знала, что однажды она окажется в