не обращали на него внимания, но потом все же приняли в игру, и вскоре он уже вместе со всеми раскачивался на турнике. Рания строго следила, чтобы девочки не издевались над сыном, а просто играли с ним вместе (так все и было). Она всегда знала, что Эдди просто нужно предоставить больше возможностей. Больше контактов с детьми его возраста.
– Если вы настроены серьезно, я готова бороться.
– Как думаете, мы победим?
– Уалю? – оскорбленно ахнула Самира.
Рания рассмеялась – забавно было снова услышать это многозначное словечко. В данной ситуации его, наверное, можно было перевести как излюбленное американское: «Вы хоть понимаете, с кем имеете дело?»
Пока Рания сидела в кабинете, Самира позвонила в школу и поговорила с директором.
– Я представляю интересы Эдварда Махфуза и его родителей.
Встречу назначили на следующую неделю.
– Ваш муж придет?
– Я спрошу.
– Спросите, пожалуйста.
* * *
В последний раз они с Юсефом были счастливы в день, когда родился Эдди.
Странно, но поначалу ей даже нравился его угрюмый характер. Познакомились они в северной Виргинии на фестивале арабской культуры, из тех, где грохочет музыка, а на танцполе все танцуют дабке, извиваясь, как змеи. Рания, хоть и выросла в большой шумной семье, на таких мероприятиях всегда подпирала стену в уголке и лишь наблюдала за всеобщим весельем. Там ее и нашел Юсеф. И они вместе удрали от громкой музыки и танцев во двор выпить пива.
Его густые курчавые волосы постоянно падали на глаза, передние зубы слегка находили друг на друга. После свадьбы Юсеф признался ей, что ужасно этого стесняется, но в Рамалле у него не было возможности ходить к дантисту.
– Так сходи здесь, – убеждала она, но он только отмахивался.
Говорил, в Америке нельзя швыряться деньгами, нужно вкалывать и копить на будущее, еще и сердился, будто она предлагала какие-то глупости. Нужно всего лишь пореже улыбаться, и дело с концом.
Родителям Юсеф понравился; правда, бабá огорчался, что он не слишком разговорчив.
– Сидит тихо, как мышка. Ты ему скажи, надо быть пообщительнее.
– Просто он интроверт.
– Слишком уж он серьезный.
– Бабá, отстань от Юсефа. Он хороший парень.
– И одевается слишком серьезно. Всегда в темном.
– Теперь у него есть фиолетовая рубашка, – отшутилась она. – Я подарила на Рождество.
Когда родился Эдди, муж переменился. Стал еще мрачнее. Рания тогда решила уйти на полставки, чтобы проводить больше времени с ребенком, этим он и объяснял свое дурное настроение.
– Я просто беспокоюсь из-за денег.
– Зато мы отлично экономим на детском садике. Я бы всю зарплату за него отдавала.
– Знаю. Ты огромную работу делаешь. Невероятная мама, – постоянно повторял он.
Но как только стало ясно, что Эдди отстает в развитии, она перестала быть невероятной матерью.
– Ему уже пора буквы знать. А он даже карандаш правильно держать не умеет. Чем ты с ним целыми днями занимаешься?
И даже то, что Эдди официально поставили диагноз, не изменило его скептического отношения к ее материнским талантам.
– Теперь вся семья узнает, что мой сын… неполноценный, – с горечью бросил он, когда им объявили, что Эдди лучше еще на год остаться в детском саду.
В его устах это прозвучало как «неизлечимо больной». Юсеф вел себя так, будто судьба сыграла с ним злую шутку. Рания постоянно напоминала ему, что на самом деле Эдди очень умный, и пускай учиться ему будет сложнее, чем другим детям, но ничего невозможного в этом нет. Но это не помогало, от раздражения Юсеф раздувался, как воздушный шар, и вот она уже прыгала вокруг него на цыпочках, чтобы не разозлить еще больше. А однажды, вешая в шкаф его рубашки и скатывая разноцветные носки, вдруг подумала с ужасом: а что, если бы Эдди родился с серьезными отклонениями? С синдромом Дауна или ДЦП? Во что бы тогда превратился ее брак? Точного ответа на этот вопрос у нее не было, но отчего-то она не сомневалась, что осталась бы с бедой один на один.
* * *
На встречу в школе Юсеф не явился.
– Это очень настораживает, – заявила Самира Авада, эсквайр, сверля Ранию взглядом.
Она правда пыталась. Но как было объяснить Самире Авада, эсквайру, что муж не одобрил ее выбор адвоката?
– Знаю я ее… Развелась с мужем и теперь живет с каким-то американцем. Даже ребенка завели, а сами не женаты.
– Оу. – Рания замолчала, обдумывая новую информацию. Самира казалась такой сдержанной, даже закрытой, может, как раз потому, что Рания была арабкой. – Даже если так, какая разница? Адвокат она отличный.
– Мне она не нравится.
– Ты ее не знаешь, – рассердившись, отрезала Рания.
Да как он смеет сначала все на нее сваливать, а потом критиковать? Юсеф злобно зыркнул на нее, она же спокойно добавила:
– Раз уж этим делом занимаюсь я, просто доверься мне.
А что еще она могла сделать?
Утром он вообще заявил, что именно она несет всю ответственность за Эдди.
– Ты же сама работу бросила, даже на полставки, чтобы заниматься ребенком. Так что давай уж я буду решать внешние проблемы, а ты внутренние.
Рания знала, ее родители тоже так жили, но почему-то ей казалось, что у них все было устроено по-другому. Мама в своих деревянных башмаках готовила обед, развозила пятерых детей по школам и кружкам на старенькой колымаге, убирала в доме и одна ходила на родительские собрания. Бабá вставал до рассвета, заводил грузовичок и гнал в университетский кампус, где до десяти утра продавал сэндвичи с яйцом, с десяти до двух – хот-доги и стейки, а с двух до четырех – кофе и бублики. Потом он, совершенно разбитый, возвращался домой, а мама терпеливо и аккуратно собирала его заново – наливала чай, массировала виски, обнимала за плечи, пока он дремал в кресле перед ужином. Поев, бабá готов был играть в таулю и смотреть «Джеопарди». А в девять уже крепко спал в комнате с наглухо занавешенными окнами. Так было по будням. Но в субботу и воскресенье бабá принадлежал семье – вытирал пыль, пылесосил, подстригал газон, ходил вместе с мамой за продуктами. Закупались они в том же супермаркете, где отец брал мясо и хлеб для работы. По воскресеньям, даже в холодную погоду, мама потягивала кофе, бабá жарил на веранде стейки, а соседи смотрели на них из окон и качали головами. Да, в семье родителей тоже существовало разделение обязанностей, но без таких жестких рамок.
Учитель на встрече расписывал, как у Эдди «хромает социализация». Ранию от его речей охватывало отчаяние. Затем вмешалась директор и окончательно