рассуждать о том, какая форма правления: теократическая или монархическая более предпочтительна, но не это сейчас важно. Важно, что Бог готов пойти навстречу людям, даже не считая добрым и хорошим их человеческое начинание.
А не было ли чего-то подобного во времена Моисея?
Наблюдая за спорами протестантов и православных, я заметил, что те и другие вынуждены взбираться по скалам истории до самых времен Моисея и там искать и находить доводы в свою пользу.
Протестанты говорят: запрещены религиозные изображения. Православные указывают на херувимов в скинии, поставленных Моисеем по велению Божьему.
Протестанты говорят: церковь – это собрание, а не святое место, нельзя локализовать Бога в каком-то рукотворном храме. Православные показывают на скинию, сооруженную при Моисее в пустыне, и указывают, что именно это место отмечено схождением славы Божией (шехины; от этого еврейского слова происходит и само греческое слово: скиния, перешедшее и в славянский язык).
Протестанты разоблачают фетишизм. Православные указывают на ковчег завета и его содержимое. Ковчегу покланялись, как величайшей святыне Израиля. А это именно ящик с фетишами – святыми предметами.
Протестанты напирают на то, что Бог не ест тельцов и козлов (см.: Пс. 49). Православные указывают на установления о жертвах времен самого Моисея.
И наконец, на пике споров высится Нехуштан, медный змей, изготовленное Моисеем изображение чужого, египетского бога, изображение, венчающее главы всех египетских фараонов. Не знаю, насколько же надо быть слепцом, чтобы даже в этой истории не увидеть, что Моисей вынужден был в критическую минуту пойти на компромисс с чужим божеством, лишь бы народ не разбежался во все стороны от новой напасти.
Разумеется, впоследствии в Торе будет сказано, что и это изображение было изготовлено по прямому повелению Бога, как и все предыдущее. А потом по велению Бога и было уничтожено, когда стало само предметом поклонения. Разумеется, сказано, что одного взгляда на этот идол (а это именно идол в самом прямом смысле слова) было достаточно, чтобы исцелиться от укусов змей. Но если отложить всю эту «священную лирику» и встать на место Моисея в пустыне, среди народа, хранящего все еще добрую память о египетских богах, то придется признать голый факт: изготовлено изображение египетского божества (или точнее, символ ряда египетских богов) ради спасения от нашествия змей. Если это повелел Моисею Сам Бог, прямым, вербальным откровением, значит, Он это делает тем же голосом, что и повелевал впоследствии Самуилу помазать царя над Израилем. То есть, пойти на поводу у народа и исполнить его, человеческую просьбу, которая на самом деле неугодна Богу. Ибо Богу не могло быть угодным изготовление изображения египетского божества.
Более вероятно другое объяснение факта. Общение Бога со своими пророками, вероятно, далеко не всегда является вербальным. Мы же этого не знаем. Мы не знаем, по каким именно сердечным настроениям Моисей в тот момент отдал такое повеление. Однако и до этой странной истории с медным змеем прослеживается совершенно определенная тенденция, которую мы выше обозначили в нескольких пунктах. Понимая, что Всевышний не в рукотворенных храмах живет (Деян. 7, 48), и не требует служения рук человеческих, как бы имеющий в чем-либо нужду, Сам дая всему жизнь, дыхание и все (Деян. 17, 25), Моисей, тем не менее, сооружает рукотворный походный храм, в котором устанавливает служение рук человеческих. Для чего он так поступает?
Не очевидно ли, что приучить израильтян, отягощенных египетской памятью, к служению Единому Богу в духе Авраама или в духе последующих пророков было совершенно невозможно. Требовалось приспособление к их немощи. Они привыкли к священным изображениям, к локализации божества в определенном месте. Они не понимали, как можно умолять бога, не принося чего-то к его алтарю, тем более не понимали, что алтарь Творца стоит на Небесах и не доступен нашему взору. Полторы тысячи лет должно было пройти, чтобы людям было бы повелено поклонение Богу в духе и истине, не привязанное к какому-то конкретному святилищу. Человек, молящийся невидимому Богу, без храмов, жертв и идолов, в те времена никак не мог бы восприниматься всерьез. Такого все считали бы явным безбожником, никак не меньше! Более того, предлагаем задуматься: что о таком человеке скажут сейчас? Еще того хуже: а сколько вообще на планете найдется людей, которые могли бы молиться Творцу, абсолютно не нуждаясь в каких-либо материальных атрибутах, и при этом не противопоставляя себя остальному человечеству, не впадая в сектантство и гордыню? Сочтите таких по пальцам – если сможете хотя бы кого-то найти!
Племенной Бог
Интересно и то, что в Ветхом Завете Бог чаще представляется, как племенной бог: Я – Бог Авраама и Исаака и Иакова, – нежели чем именует Себя Творцом Неба и земли. И это тоже снисхождение к глубокой и греховной человеческой немощи. Бог предков еще как-то понятен для человеческого сознания, Бог Единый Вседержитель доступен для осознания гораздо меньшему числу людей. Племенной бог – понятие сугубо языческое, такая же «традиционная ценность», как и идолослужение, поклонение земле-матушке, как национализм, как человеческие жертвоприношения и ритуальная проституция. Все это в разной мере было у всех народов, ничего удивительного тут нет. Племенной бог – это средство консолидировать народ, оградить его ежовыми колючками копий и мечей от всех остальных народов. Племенной бог – это средство войны. Разумеется, войны справедливой (а какую же еще войну может вести наш народ?), войны за сохранение народа – во имя этого самого племенного бога. Племенной бог – этот тот бог, который принимает молитвы за победу в войне и жертвоприношения в виде верениц пленников. Наиболее кровавый бог. Это вам не земля-матушка или великая матерь богов, дающая урожай и благословляющая сексуальные утехи. Племенной бог – это бог войны и кровопролития, бог национализма, нацизма и расовой дискриминации.
Так принято в мире людей.
И что же мы видим? Бог Единый и сам захотел, чтоб и у Него все было, «как у людей»?
Получается, что так.
Многократно и многообразно Бог говорит народу через пророков, что Он есть Бог отцов их, что ради отцов Он избрал свой народ, сделал свой народ любимчиком, поставил выше других народов. Прощает этому народу то, чего не прощает другим, хотя и наказывает порою всех. Закрепляет только со своим народом завет, защищает народ от всех врагов. Проклинает врагов Израиля только за сам факт их неприязни к Израилю.
Такое отношение однозначно воспитывает националиста из любого поклонника еврейского Бога. И здесь нет абсолютно ничего, что принципиально отличалось бы от любого языческого культа. В любом языческом культе национализм так или иначе