новости спорта. Он взглянул на меня. Отец казался счастливым.
– Как дела, приятель? Как жизнь?
– Делаем всё, что в наших силах, – ответил я.
– Мир и любовь, сынок. Мир и любовь.
Я улыбнулся. Искренне улыбнулся.
35. Аксель
Сэм сняла очки, как только я опустился в кресло напротив ее стола. По привычке я оглядел помещение, обращая внимание на те забавные мелочи, которые она разложила в каждом уголке: рисунки ее детей, игрушечные фигурки, оставленные кем-то из них во время визита, семейные фотографии…
– Ты собираешься что-то сказать? – Она задорно посмотрела на меня.
– Просто хотел убедиться, что ты поговорила с транспортниками.
Я договорился с Леей, что на следующей неделе мы перевезем картины из ее студии в галерею. У нее только что окончились занятия, и она собиралась остаться в Байрон-Бей на несколько дней, чтобы помочь с организацией экспозиции.
– Я поговорила с ними, и все устроено.
– Хорошо. Это замечательно. Что ж…
– Что ж! С тебя объяснение.
– Тебе дети утром что-то в кофе подсыпали?
– Не переводи все в шутку, – отрезала она. – Я хочу знать, почему ты так заинтересован этой девушкой. Может, мы и недолго работаем вместе, но я знаю тебя достаточно хорошо, чтобы понять, что она явно особенная, раз ты решился на такой шаг. Давай-давай, Аксель, я не кусаюсь. Пока что.
Я сдержал улыбку и глубоко вздохнул.
– Это она. Девушка, о которой я тебе рассказывал.
– Та, в которую ты был влюблен?
– Да, – с трудом произнес я.
– Ты ни о чем со мной не говорил, Аксель.
– Ты знаешь, что я имею в виду…
– И мне пришлось неделями донимать тебя, чтобы ты рассказал мне об этом?
– Это нелегко.
– Понимаю. И каков план?
– Я просто хочу, чтобы выставка была идеальной.
Я твердил себе, как важно, чтобы я наконец-то выполнил обещание, данное Дугласу в ту случайную ночь, которую мы провели у меня дома, в тот день, когда я отказался от своих мечтаний и спрятал их поглубже в шкаф, а взамен решил отдаться чужим грезам. Я вздрогнул, вспомнив слова Дугласа: «Аксель, ты либо рисуешь, либо не рисуешь. И однажды ты либо полюбишь, либо нет, потому что по-другому ты не умеешь».
Как же он был чертовски прав.
– Ты хочешь, чтобы мы сделали что-то особенное?
– Не знаю. – Я потер челюсть. – Я хочу, чтобы это было что-то родное.
– «Родное»? – Она нахмурилась.
– Да. Она родом отсюда. Я хочу, чтобы это было уютно. Чтобы люди приходили не просто посмотреть на картины, а хотели остаться на некоторое время и поговорить.
– Помнишь ту выставку, где мы наняли кейтеринговую компанию? Хотя в случае с Леей Джонс речь идет всего о нескольких работах, мы можем это сделать?
– Да. Плюс есть возможность привезти еще несколько картин на один день. У нее есть кое-какие… не поддающиеся классификации. – Сэм посмотрела на меня с интересом. – Не думаю, что мы должны держать их в каталоге, но можно на день освободить под них еще одну комнату.
– Полагаю, тебе стоит посоветоваться с Хансом. Но, пожалуй, это хорошая идея. У нас давно не было сильной выставки, а если девушка местная, что ж, это всегда привлекает больше людей. Это может быть интересно.
36. Лея
Фрида Кало сказала однажды: «Моя живопись несет в себе послание боли». В тот день, когда я прочла эти слова, я стала больше интересоваться ее работами, работами женщины, которая скрывалась за всей этой популярностью, какую она, казалось, обрела в последнее время, женщины, которая любила, страдала и кричала. Ведь было что-то, что связывало меня с ней. Ведь в этом и заключается магия литературы, музыки, живописи и любого другого искусства: ты находишь себя в том, что создано кем-то другим.
Иногда мы чувствуем себя одинокими; мы индивидуалисты и думаем, что только нам довелось испытать ту эмоцию, что терзает нашу душу, или осознать ту мысль, что заставляет нас чувствовать себя странно, но в один прекрасный момент ты понимаешь, что это не так. Существует огромный мир, полный людей со своим опытом и своей жизнью. Когда ты понимаешь это, происходят две вещи: ты осознаешь необъятность окружающего тебя мира и, как следствие, чувствуешь себя маленьким, как муравьишка, бегающий по округе и обнаруживающий, что его муравейник не единственный, а муравьев миллионы и миллионы. И отчасти тебе становится легче от ощущения понимания, когда ты находишь проблески себя в тексте любой песни, в стихотворении или в мазках краски.
Это способ почувствовать себя в компании кого-то еще…
Я некоторое время размышляла об этом, набирая упругой кистью достаточное количество краски. Я рисовала девушку с длинными темными волосами, повернувшуюся спиной; из ее волос вылетали разноцветные бабочки, музыкальные ноты и цветы, символизирующие воспоминания: одни с помятыми лепестками, другие – свежие. Я использовала технику импасто, нанося толстые мазки краски друг на друга, смешивая полосатые цвета на самом холсте, делая его более реальным. Важно было внимательно следить за углом наклона при каждом мазке, чтобы краска не стекала, поэтому я была настолько сосредоточена на деле, что не сразу поняла, как стемнело.
Я убрала материалы, свои вещи и ушла.
Когда я дошла до квартиры Лэндона, он уже поужинал и сидел на диване, смотря эпизод любимого комедийного сериала.
– Я оставил тебе рыбу в духовке.
– Спасибо, но я не очень голодна.
Я поцеловала его, а затем пошла на кухню. Взяв из холодильника яблоко, я рассеянно жевала его, идя обратно в гостиную и садясь рядом с Лэндоном. Между нами возникло напряжение, которого раньше никогда не было. Я не знала, как справиться с ситуацией, и в тот вечер я снова подвела его, потому что обещала ему, что мы поужинаем и проведем время вместе, а еще не сказала ему, что планирую поехать на неделю в Байрон-Бей.
– Прости, я опоздала.
– Ничего страшного, – пожал он плечами.
– Лэндон. – Я оставила яблоко на столе, поверх салфетки, и потянулась обнять его.
Он не отстранился и нежно обхватил меня за талию.
– Ты злишься?
– Нет. Просто… – Он прикусил губу, прежде чем вздохнуть. – Я хочу, чтобы у тебя все было хорошо, Лея, и я понимаю, что для этого тебе приходится работать часами напролет.
– Но… – догадалась я.
– Но все было бы проще, если бы ситуация между нами была ясной. Так продолжается уже несколько месяцев, и становится все сложнее, потому что я чувствую, что это никуда не ведет.
Я слегка отстранилась.
Я понимала Лэндона. У него всегда были стабильные отношения, неважно, долгие или короткие. Отношения, в которых он мог без колебаний назвать девушку своей. Когда я появилась в его жизни, казалось, что мы никогда не переступим черту дружбы. А теперь мы пребывали в состоянии какого-то лимба, название которому я не могла подобрать, но изучать его было страшно. Ведь я сильно любила Лэндона, и меня очень пугала мысль, что я могу его потерять… Я уже отказалась от слишком многих людей на этом пути.
– Не знаю, готова ли я к этому, – простонала я.
– А когда ты будешь готова? – спросил он.
– Разве недостаточно того, что у нас есть?
Лэндон потер лицо, немного ошеломленный.
– Иногда да. Иногда нет, – признался он.
– Скажи мне, что тебя беспокоит.
Он отвел взгляд, прежде чем ответить.
– То, что ты считаешь происходящее между нами чем-то временным.
– Я никогда такого не говорила, – запротестовала я.
– А ты думаешь, это навсегда? Посмотри на меня, Лея.
Я почувствовала неприятные ощущения в животе. «Навсегда»? Навсегда с Лэндоном? Часть меня хотела этого, потому что это было бы так же просто и удобно, как уютно устроиться под одеялом в мороз. Но другая часть не была готова принять такое решение, другая часть… Я даже не была уверена в своих чувствах по этому поводу.
– Забудь. Не отвечай.
Лэндон встал, и я последовала за ним в спальню, в которой мы провели так много ночей. Он прижал пальцы к переносице и закрыл глаза. Я обняла его сзади.
– Прости меня. Я