люблю тебя, Лэндон, но прямо сейчас мысль о том, чтобы провести остаток жизни с кем-то… Я не хочу, чтобы ты страдал. Я думаю, что мы проходим разные стадии, и я еще не знаю, как понять себя.
Как я могла ему это объяснить? Я даже не знала, с чего начать. Последние несколько лет были полны перемен, и он бы не мог понять мои переживания. Потому что Лэндон никогда не встречал ту девушку, которая постоянно улыбалась, ходя по Байрон-Бей; девушку до аварии, изменившей все. Не встречал и другую, ту, что замкнулась в себе, ту, что перестала рисовать и смогла встать на ноги благодаря одному упрямцу, сделавшему все возможное, чтобы вытащить ее из ямы, в которой она оказалась. Хотя потом… ладно, потом все пошло не так, и когда я приехала в Брисбен, то стала другой версией себя.
Мне казалось, что за последние несколько лет я раз за разом сбрасывала кожу. И, может быть, поэтому не вполне понимала, кем я была тогда.
– Что будем делать? – спросил он.
– Я не знаю. – Я продолжала обнимать его.
Я была бы рада дать ему тот ответ, которого он желал, но лгать ему не хотела. Дело не в том, что я не видела себя рядом с ним в далеком будущем, просто я даже не рассматривала такой вариант.
Это даже не приходило мне в голову. И меня это беспокоило.
– Мне надо поехать в Байрон-Бей на выставку. Я собиралась сказать тебе об этом несколько дней назад.
Он высвободился из моих объятий, повернулся и посмотрел на меня в полумраке комнаты.
– Понимаю. – Он поцеловал меня в щеку.
– Поезжай со мной, – прошептала я, даже не задумавшись. – Я сниму комнату в хостеле и могу, скажем, познакомить тебя со своими друзьями, показать тебе место, где я выросла.
– Лея, ты будешь работать почти целый день, а у меня есть дела здесь, я не могу просто все бросить. – Он заправил прядь волос мне за ухо.
– Но ты ведь придешь на выставку?
– Да, да. Постараюсь быть там.
Я встала на цыпочки, чтобы получить медленный поцелуй, который согрел мою грудь. Губы Лэндона были мягкими и твердыми; они сулили много прекрасных надежд, за которыми одна часть меня хотела потянуться. Проблема была в другой части, той, которая продолжала сопротивляться, словно держалась за что-то.
37. Лея
Аксель хотел сам проследить за всем процессом упаковки и транспортировки, поэтому во вторник мы с самого утра наблюдали в студии за рабочими, которые заворачивали картины перед тем, как погрузить их в транспортировочный фургон. Я взяла немного пузырчатой пленки, которую они использовали для защиты полотен, и стала развлекаться, лопая ее пальцами и не выпуская клубничный леденец.
Он подошел после разговора с одним из мужчин.
– Скучно? – спросил он.
– Нет, но мне нечего делать.
– Пообедаем в кафе?
– Хорошо. – Я встала и вышла за ним на улицу.
Мы сели за тот же столик, где сидели в тот день, когда я впервые пустила его на чердак. Заказали пару сэндвичей и прохладительные напитки.
– Ты выглядишь какой-то отрешенной. – Аксель склонил голову к плечу.
– Дело не в этом, просто… это кажется нереальным. У меня такое чувство, что это происходит с кем-то другим, а я стою здесь и наблюдаю как зритель. Забей, это звучит бредово, – покачала я головой.
– Да нет, я, думаю, понимаю. Просто еще не свыклась.
Мы смотрели друг на друга, пока нам подавали еду. Я разорвала зрительный контакт, взяв свой сэндвич и откусив кусочек, хотя аппетита у меня не было. Аксель заказал порцию картофеля фри, и, когда он спросил, не хочу ли я разделить наши блюда, я покачала головой, потому что, как бы глупо это ни звучало, такая мелочь казалась мне очень интимной, и мне все еще было трудно поднять глаза и посмотреть в лицо парню передо мной. Это тоже не укладывалось в голове.
Он, выставка… все свалилось как снег на голову.
Я смотрела на его позолоченные солнцем руки. На длинные, мужественные пальцы. На слегка обгрызенные ногти. На упругость каждого его движения.
Я подмечала все, правда. Потому что в Акселе было что-то такое, что зацепило, и именно этим я и увлеклась – улавливанием маленьких жестов и эмоций, а затем выплескиванием их наружу и отпусканием их в свободное плавание. Он всегда был каким-то замороченным; я была убеждена, что любой художник мог бы создать серию картин, просто внимательно понаблюдав за ним некоторое время.
Когда мы закончили есть, Аксель в последний раз поднялся в студию, чтобы убедиться, что ничего не забыто. У меня встал комок в горле, когда я увидела пустое место, без всех этих картин, которые я копила, никогда не думая о том, что с ними делать.
Затем он проверил, все ли правильно уложено в фургон, и попрощался с человеком за рулем, в третий раз повторив, что Сэм будет ждать его в галерее в Байрон-Бей.
– Ты немного зациклен, нет? – спросила я его, пока мы шли от машины в сторону моего дома, где договаривались встретиться перед поездкой в студию.
– Я хочу, чтобы все прошло хорошо, – улыбнулся он в ответ.
И эта улыбка пробудила покалывание, сопровождавшее меня, пока мы молча шли по улице. Впервые с тех пор, как наши пути снова пересеклись, я не чувствовала дискомфорта от молчания. Это было немного похоже на то, что было раньше, когда мы могли часами молчать друг с другом.
Когда мы добрались до моей комнаты, Аксель взял мой чемодан. Я последовала за ним, перечисляя все, что я собрала на те несколько дней, что проведу в Байрон-Бей, потому что у меня всегда было ощущение, будто я что-то забыла.
– Чем ты, черт возьми, его набила? – засопел он, заталкивая все в багажник своей машины.
– Базовые вещи. – Я устроилась на пассажирском сиденье.
– «Базовые»? Одежда, камни и труп?
Я с трудом сдержала улыбку, коря себя за то, что так быстро ослабила вожжи. Но Аксель был так обаятелен, что это заставило меня вспомнить, отчего я так по нему тосковала, и забыть все причины, по которым так его ненавидела в течение этих трех лет.
Я смотрела в окно машины, когда мы проезжали пригород Брисбена. Стоял солнечный летний день, и безоблачное голубое небо сопровождало нас всю дорогу. Мы уже почти выехали из города, когда он включил радио.
Мелодия 3 rounds and a sound окутала нас.
– Так ты собираешься спать в хостеле? – спросил он.
– Да, мне дали неплохую скидку, потому что хозяйка знает Оливера.
– Ты могла бы остановиться у моего брата. – Он небрежно пожал плечами. – Или у меня.
Скорость, с которой я повернула голову в его сторону, должна была ясно показать, как сильно меня взволновало это замечание. Я внимательно смотрела на него, ведущего машину, держащего руки на руле, и удивлялась, как Аксель мог так спокойно воспринимать ситуацию, словно то, через что мы прошли годами ранее, ничего для него не значило. На секунду, всего лишь на секунду, я позавидовала ему. Но потом почувствовала лишь жалость.
Жалость оттого, что Аксель никогда бы не влюбился до смерти. Я же однажды это сделала и очень хорошо знала это чувство, не сравнимое ни с чем другим: мурашки, возникающие от одного лишь прикосновения, пульсация, которую может вызвать одна лишь улыбка, или ощущение, что целый мир вращается вокруг парня, который в моих глазах, несмотря на его многочисленные недостатки, был совершенен.
Спустя некоторое время я поняла, что, возможно, это было не лучшим решением для меня и для сердца, молящего о передышке. И потому я спустила все на тормозах.
Но это воспоминание было со мной.
Я понимала, что чувствуют два безумно влюбленных человека, проходившие мимо меня по улице каждый день, а он… он никогда не познает этих чувств. Ведь Аксель никогда не полюбит кого-то настолько, чтобы бороться за него до последнего, несмотря ни на что, вопреки всему.
– Лея, ты в порядке? Ты не ответила.
Я заставила себя