Артур.
Пашка нервно засмеялся.
Потом появились третьекурсники – Пашка нарочно их дожидался, выглядывал в окно первого этажа, забранное фигурной решеткой. И первым увидел группу людей с чемоданами – они почему-то приехали все вместе. Кто-то прихрамывал, кто-то страдал от нервного тика, но глаза у них были, насколько Пашка мог судить, человеческие.
В день прибытия третьекурсники собрались в кухне второго этажа, и Пашка, набравшись смелости, подошел к ним. Девять парней, десять девушек. И они не желали говорить.
– Все сам узнаешь, – повторяли они как заведенные.
– Второй курс – это особый набор, да? Их набирали… нездоровых?
– Все сам узнаешь.
Тогда Пашка собрался с духом и задал свой главный вопрос:
– Кто такой Константин Фаритович?
Они пожали плечами:
– Без понятия. А кто это?
И Пашка под большим впечатлением вернулся к Артуру.
– Все сами узнаем, – сказал брат, и Пашке послышалось в его голосе эхо тусклых голосов третьекурсников.
Первокурсники появились в общежитии последними, тридцать первого августа. В комнате номер восемь, по соседству на первом этаже, поселились три девушки – одна из них, с коротко стриженными черными волосами, поразила Пашку цветом глаз, нереально синих. Пашка посчитал это хорошим знаком и подстерег соседок в коридоре:
– Девчонки, а вы знаете Константина Фаритовича?
Это оказалась худшая фраза для знакомства: синеглазая поглядела с ужасом и омерзением, ее соседки сделали вид, что ничего не слышали, и все поспешно удалились в свою комнату. Пашка услышал, как щелкнула защелка.
Удивительно, но ему сделалось спокойнее: будто он нащупал если не логику в событиях, то хотя бы закономерность. Увидел океан в капле воды: все первокурсники знакомы с Константином Фаритовичем. Все второкурсники физически ущербны. Все третьекурсники замкнуты в себе, но Константина Фаритовича не знают. Остальное прояснится первого сентября.
* * *
И первое сентября наступило.
Валя не спал всю ночь, отупел, и ему сделалось легче принимать реальность. В учебной части его сфотографировали и тут же выдали студенческий билет. С этого момента Валя постановил себе думать, что все происходит по плану.
Массивное здание Института, учебная часть с ее извечным бюрократическим устройством, табло с расписанием занятий будто ввели его в транс: ровно тем же самым он занимался бы сейчас на факультете медицинского оборудования. Из рутины выпадала, пожалуй, конная статуя в вестибюле; она была не просто огромной – она была неуместной и странной. Кто сидел на бронзовой лошади – может быть, основатель города Торпы? Старинный попечитель Института? Тогда почему не видно его лица?
Валя очень скоро перестал об этом думать. Он выяснил, что Александра Игоревна, оказывается, здешний ректор; как мама могла не знать? К счастью, Валя не спал всю ночь и все сложные вопросы решил отложить на потом.
Оказавшись в первом ряду, затылком ко всем остальным, Валя не мог толком разглядеть однокурсников. У него за спиной переговаривались вполголоса – все были уже знакомы и наперегонки шутили, сражаясь за популярность. Какая-та девчонка часто смеялась тоненьким нервным смехом. А вдруг я ни с кем здесь не подружусь, отрешенно подумал Валя. Опоздал, как дурак… Не надел линзы, перепутал очки, нацепил старые, в дурацкой оправе… Вот почему она смеется, может быть, надо мной?!
Преподаватель невозмутимо закончил перекличку, и Валя почувствовал к нему что-то вроде доверия – тот тоже был очкарик, флегматичный, спокойный, сразу видно – опытный. Все так же невозмутимо он велел всем записать в тетрадь свое имя – «Олег Борисович Портнов». А потом он оторвался от бумажного журнала, оглядел студентов поверх стекол, и в небольшой аудитории сделалось ощутимо холоднее. Девушка с тонким голосом нервно засмеялась опять…
– Журавлева, – тихо сказал преподаватель и одной интонацией отрубил и этот смех, и все голоса на полчаса вперед. Первокурсники будто онемели – всем расхотелось услышать свою фамилию, произнесенную таким тоном. Бедная девчонка, подумал Валя, она ведь ничего не сделала, а он прихлопнул ее, будто муху кнутом… Журавлева? Кто это?
Круглые часы над дверью подергивали секундной стрелкой. Портнов говорил о честной старательной учебе, об усилиях, которые надо прилагать каждый день, и о зимней сессии, которая ближе, чем сейчас кажется. Под звук его речи – при мертвой тишине в аудитории – Валю стало клонить в сон…
– Шанин!
Вале показалось, что его ткнули раскаленной кочергой. Он вскочил, не сразу сообразив, кто он и где находится. Двумя руками поправил очки…
– Не спать, – сухо сказал Портнов. – Возьмите книги. Раздайте всем по одному экземпляру.
Валя начал действовать раньше, чем успел сообразить, что от него требуется. Поднял с преподавательского стола стопку новых, пахнущих типографской краской учебников и даже не разглядел как следует, что там написано на обложке. Ему казалось, что он спит – и так, во сне, раскладывает учебники по светлым деревянным столешницам.
– Открыли книги. Страница три, параграф один. Внимательно читаем, не пропускаем ни строчки.
Валя начал читать и тут же убедился, что все еще спит. Как это иногда бывает во сне, строчки складываются в совершенную белиберду, от которой болит голова и начинают чесаться уши. Он всерьез задумался, как бы поскорее проснуться, но тут за спиной у него завозились, зашептались и, наконец, чей-то голос заявил громко, смело и даже с иронией:
– А вы, случайно, не заметили, что во всех учебниках типографский брак?
– Брак у вас в другом месте, Григорьев Пэ. – Портнов посмотрел поверх очков, и Валя мельком обрадовался, что взгляд предназначен не ему. – Читайте. Старательно. И запомните, группа «А»: все проблемы с успеваемостью я буду решать с вашим куратором.
В аудитории снова сделалось тихо.
* * *
Антон Павлович сидел в беседке один. Снаружи, прислоненная к деревянной балюстраде, стояла метелка. Антон Павлович вышел, чтобы подмести дорожки во дворе, – но то ли ослабел, то ли просто задумался.
На крыльце валялся розовый детский велосипед. Во всем квартале было тихо, только возилась белка на верхушке огромной елки. Пыталась ободрать остатки забытой новогодней мишуры.
Сашка помнила двор до последней елочной иголки и дом – до последней царапины и гвоздя. Но дом ее тоже помнил. И в прежней реальности, и в нынешней дом был отражением единой идеи: место, куда возвращаются. Пространство, которое можно и нужно защищать, даже вытаскивая из пламени.
– Добрый день, – громко сказала Сашка и без спроса открыла калитку. – Доставка! Григорьев Антон Павлович?
Дом стоял по-прежнему, но невидимая червоточина шла по фасаду. Там, где отпечаталась безусловная любовь, теперь клубились сомнение, и разочарование, и вера в зло.
– Доставка, – повторила Сашка. – Примите, пожалуйста.
На ней был форменный жилет малинового цвета, кепка с невнятным логотипом и короб-рюкзак на плече.
– Здравствуйте. – Антон Павлович подскочил, вывалившись из раздумий, и постарался быть приветливым. – Но… разве в Торпе есть доставка?
Он даже протер глаза, чтобы убедиться, что Сашка в малиновом жилете ему не померещилась.
– Я же здесь, – сказала она с улыбкой. – Откуда бы