то, что сближает...
Жена встретила меня ледяным молчанием. Я проскользнул в соседнюю комнату, где меня ждала диван-кровать с белоснежным бельём. На сей раз и от постели повеяло холодом.
Я лёг не раздеваясь: не хватило сил. Устал я сегодня чертовски, плечо ныло, так как я самоотверженно нёс гроб (я всегда подпираю плечом гроб товарища, видя в этом последнее усилие, которое могу для него сделать).
В спальне скрипнула кровать, послышался вздох, а я сжался в комочек, ожидая шквала. Такового, однако, не последовало. Жена спала.
2
Сад встречает меня тихим шелестом. Уродливые огурчики уснули под поблёкшими листьями, видно, устав от единоборства со зноем и бурьянами. Только зелёные помидоры размахивают кулачонками, как бы сражаясь с кем-то. На что уж неприхотлива картошка, но и у той пожелтела ещё недавно жирная, густая ботва. Пожухли листья деревьев, свернувшись трубочкой. Это негодная тля высасывает зелёные соки. Ничем её не одолеть. В отчаянии я соскребаю эту дрянь, то и дело тревожа божьих коровок, мирно пасущихся на необъятных хлорофиловых просторах.
Бурьян прёт отовсюду. Он растёт напористо и нахально, не то, что иные культурные злаки. В ожесточении я порой хватаю сапку и начинаю крушить зелёную банду...
Вспомнил — не знаю, к месту ли — банду Зелёного. Это ассоциации. Говорят, чем писатель искуснее, тем богаче у него художественные ассоциации. Не знаю... А петлюровцев тоже очень даже отчётливо помню. Пришли они в типографию, что на Железной, и учинили погром. Я убежал в соседнюю деревню и прятался у знакомых, пока красногвардейцы не выбили погань из города.
Я, мальчишка-наборщик, тогда и думать не смел, что через несколько десятков лет буду владеть целым садом, дачей. Впрочем, дача — это только название, а на самом деле — клочок песчаной земли, как в пустыне Сахара, а посредине старый железнодорожный контейнер, в котором прячусь от дождя и зноя. Всё время копаюсь в земле, поливаю грядки и, в общем, изнемогаю от сознания того, что у меня получается хуже, чем у других.
Люди подшучивают, глядя на мои бурьяны: дескать, скоро серые волки там завоют. В соседских садах то там, то тут вспыхивает пламень виноградных кустов, аккуратные дорожки меж грядок очерчены красным кирпичом-зубчаткой, кто-то высоко поднял дождевальную трубу с разбрызгивателем, тот поставил заборчик, а этот, гляди, так отделал крыльцо, что ступить боязно. Таков у нас один зубной техник. Жена его, милая хрустальная дама, кажется, в консерватории преподаёт, а копается в земле, как заправская колхозница, и рук не жалеет, хотя, правда, работает в перчаточках.
У меня тоже «музыкальные» руки, я «играю» на линотипе — волшебной машине. Она собирает буквы в слова. Сколько слов я отлил за свою жизнь! Работаю для газет. Иногда делаем брошюры. Многие фразы кочуют из статьи в статью. Я улыбаюсь. Чаще всего встречаются слова «продукция» и «мероприятие». Затем последует «однако», а сейчас вылезет, как чертополох, «между тем», а у иного так и просится «в конечном итоге» или «в общем и в целом». Я давно привык схватывать содержание текста «в общем и в целом», и это помогает мне в работе, потому что набирать легче, когда в памяти держишь не отдельное слово, а всю фразу. Профессиональный навык...
В типографии считают меня чудаком: на старости лет чем занялся, садоводом сделался; для молодых дело, у тебя же и помощников-то нет, всё, наверно, бурьяном зарастает... Они не ошибаются.
— Очень оно нужно тебе, то хозяйство, — ворчит жена. — Последние силы теряешь.
— Не сад виноват, а капризы природы, — отбиваюсь я. — Вот уйду на пенсию — отдохну. А там и ты, глядишь, заинтересуешься плодовыми деревьями и цветами...
Жена фыркает, поправляя блёклую гардину над окном.
— И без твоего сада одичала. Целый месяц в городе оперетта, а ты ни разу не пригласил меня на спектакль. Между прочим, знакомый администратор уже дважды контрамарки приносил, и мы с Анной Фёдоровной в театре душой помолодели.
— Очень рад, что не отстаёшь от жизни, слушаешь арии Бонни и Сильвы. Пожалуйста, слушай, молодей. Я сам могу при надобности спеть что-нибудь... «Помнишь ли ты, как улыбалось нам счастье?..»
Вот так мы поговорили.
Однажды, когда я вернулся домой с работы, меня ожидало письмо. От правления садового кооператива. Я задолжал сторожам деньги, записка деликатно напоминала об этом.
Конверт был вскрыт. На нём лежали деньги. Эту «песню без слов» привычно исполнила моя жена. Она не очень дорого оплатила свою промашку: я не люблю, чтобы мои письма вскрывали. Я их получаю очень редко и, главным образом, от далёких ныне однополчан. Их тоже осталось уже не много, и потому каждое письмо мы с женой перечитываем вместе. Воспоминания, воспоминания...
Она знает всю мою военную одиссею и жалеет меня, когда невзначай вскрикну, переживая во сне роковой налёт под Песчанкой. Тогда одна бомбочка весом, что ли, в двадцать пять килограммов угостила меня осколком, угодившим в плечо. С тех пор по ночам, в снах, та бомба со свистом гонится за мной, недобитым. Однако чаще всего я вскрикиваю из-за вахманов, с которыми познакомился в дрезденской тюрьме: они до сих пор, бывает, преследуют меня по ночам дубинками и угрожают газовой камерой, если сделаю неверный шаг в бане... Ну, об этом после когда-нибудь.
...Так вот, на конверте лежали деньги и я молча их взял и сунул в карман. Рубль к рублю приношу я получку и аванс и отдаю их жене. Она складывает их в аккуратную стопочку и, привычно смочив палец, ловко перебирает, чтобы затем упрятать в фамильный тайник, куда я не имею доступа.
К зрелости она стала бережливой, даже, можно сказать, прижимистой. Клочок земли, который я обрабатываю, свидетель этому.
Контейнер за ненадобностью сбыл мне сосед Сорочинский, начальник какой-то автоколонны. Для него, например, ничего не стоило бы забросить на свой участок собор Парижской богоматери или что-нибудь в этом роде. Машины к нему идут чередой. Он уже успел воздвигнуть очаровательный домик из белого кирпича с мансардой под шифером. Её у нас все упрямо величают «Массандрой», и нет силы, которая бы вернула ей первоначальное название. Рядом возникла летняя кухня из шлакоблоков, тоже под шифером. Я давно метил на этот контейнер. Начальник автоколонны, перебравшись, наконец, в домик, сказал:
— Забирай халабуду, отец. У вас пока нет ничего... Всего десяточка. По дружбе...
У меня, действительно, нет почти ничего. Зять, строитель «пусковых объектов», как-то наведался с моей дочкой в сад. Небрежно взглянув на скромное хозяйство, он сказал, посасывая сигарету:
— Мы, папа, смонтируем вам отличный домик. Из панелей.