осеннюю ночь провести в залитом дождём овражке, расположенном в непосредственной близости от противника, чтобы с рассветом корректировать по рации огонь батареи. Нашла его наша пехота, двинувшаяся за огневым валом. Он лежал без сознания, тяжело контуженный. Контузия, правда, прошла, а вот простуда осталась и туберкулёзом кончилась.
Такой он, этот директор, наш сосед, весёлый, однако, неунывающий, и, что интересно, мундштука изо рта не выпускает. Под носом усики седые, сам коренастый, на голове серый берет — считается, что омолаживает.
Глядя на Кармолина, я и себе решил: «Обзаведусь беретом». Клавдия, узнав, пригрозила: «Попробуй только — все от тебя откажемся». Консерватизм! Пробовать не стал, но на Кармолина всегда гляжу с удовольствием.
Вот он и решил к старости жизнь свою облегчить, в смысле машины да гаража. Сыновья у него: один в ракетных войсках, другой кораблестроитель в Мурманске. Я их мальчишками помню, они с Лидкой моей по двору бегали. А младшенький, Геннадий, при отце, институт кончает. Хорошая семья, трудолюбивая и скромная. Как выяснилось потом, гараж-то Кармолину сами депутаты советовали поставить поближе к дому. Заводские же похлопотали...
...Вот обо всём этом я почему-то вспомнил, возвращаясь домой из военкомата. То ли потому, что автомобилей много вокруг, то ли пережитое нахлынуло. Гаражи давно стоят во дворе и никому не мешают. Не знают соседи, что на мне, то есть на моей подписи, вся затея председателя домового комитета осечку дала и дальше кляузная бумага не пошла. Понимаю, гаражи во дворах строить негоже: беспокойство людям и тесновато.
Но коли райсовет нашёл возможным исключение сделать, — это значит — подумал о человеке, который нуждается в особой заботе и заслужил её.
Зато уж вышло так, что самого председателя жизнь проучила. Внук его, десятиклассник Женька, катаясь на мотоцикле, попал в тяжёлую аварию, повредил горло и пищевод. Полгода возился с ним Дейнека, зашивал и латал, а когда выписал бедолагу из больницы, сынок директора завода Кармолина чуть ли не ежедневно возил парня на уколы и перевязки. На собственной машине. Из того гаража, что во дворе. Мы с Клавдией, конечно, молчали, ни Дейнеке, ни директору не сказали про дедушку пациента, но всякий день ровно в одиннадцать, только хлопнет под окнами дверца машины, двор знает: то Женьку повезли к Дейнеке.
Председателя домового комитета мы недавно сняли с поста. Точнее, «прокатили» на очередных выборах, как не оправдавшего доверия. Надоел он всем своей въедливостью. После этого спеси у него поубавилось. При встречах отворачивается — видать, стыдно ему. Возможно, понял кое-что в том, что произошло.
...А машины мчат и мчат мимо, за баранкой сидят и молодые, и пожилые, мужчины и девушки, учёные и рабочие, военные и хозяйственники. Это мчится сама жизнь, и ничто её не остановит. И автомобили будут, и гаражи будут. Так я думал по дороге домой, вспоминая изложенную выше автомобильно-гаражную историю.
Дома я застал внука, который пытался воспроизвести боевые эпизоды войны, известные ему со слов деда.
— Трах-бах, ба-ба-бах!
Фашисты бегут, наши наступают. Танки мчатся, взвихривая пыль. Автоматы стрекочут.
Моё появление не привлекло особенного внимания домочадцев. Николай, по обыкновению, дымил сигаретой, пренебрегая интересами тёщи: она не выносит табачного дыма. Дочь шушукалась с матерью на кухне. Никто не знал, что я подвёл черту под своим прошлым. Только вихрастый малыш с особым усердием, словно догадывался о чём-то таком, тыкал дулом автомата в портьеру, приказывая невидимому противнику сдаться: хенде хох! Я хотел объяснить, что всё выглядело не совсем так, а гораздо сложнее, но лишь внутренне усмехнулся собственной наивности.
— Ну как, Анатолий Андреевич? — спросил Николай, ставя с помощью сигареты дымовую завесу. — Говорят, вызывали в военкомат? Минуточку, знаю зачем. Вам вручили орден, который долго не находил награждённого. Поздравляю.
Кажется, он считает меня неудачником — и на войне, и в мирной жизни. Может быть, он прав.
— Сняли с учёта, — сказал я равнодушно. — По возрасту сняли.
— Поздравляю. — Николай выпустил аккуратное колечко. — Сняли с присвоением очередного звания?
— Никак нет.
Вошли Лида и мать.
— Папу сняли с военного учёта, — объявил зять. — Поздравьте его, а также все наши Вооружённые Силы: они омолаживаются.
— Николай, не остри, не тот случай. — Клавдия изъяснялась с зятем без церемоний. — Ты очень расстроен, Толя? У тебя вид... не того...
— Кое-что довелось вспомнить. Встретил капитана, который, оказывается, был в Дрездене. Освобождал нас. Надо же! Лейтенантиком тогда был и, сам того не желая, обидел одного из наших... Майора, дядю Валерия, знаете, который в одной камере со мной...
— Да, да, вы про всё это рассказывали, — поторопился Николай, полагая, что я по привычке начну вспоминать тяжёлые дни моего заточения в дрезденской тюрьме.
— Трах-бах, ба-бах! Так-так-так!
Когда внук отвоевался и притих, я сказал:
— В голову всякое нынче лезет, Клава. По дороге, представь, вспоминал историю гаражей наших...
— Между прочим, к Кармолину сын приехал, — вставила жена. — Статный майор. С женой и дочкой. Отличная пара.
Я подумал: как быстро летит время! Вот у нас уже и майоры есть, выросшие после войны...
РЫЦАРИ
1
Время от времени на последней странице газеты публикуются соболезнования в траурных рамках: «...выражают сочувствие по поводу смерти отца... по поводу кончины матери...» Поскольку же я отец, как говорится, преклонных годов, то каждое появление такой печальной рамки напоминает о зловредной старухе с острой косой. Того и гляди — подкосит... Начальник цеха, Коля Романюк, которому уже давно за шестьдесят, в этой связи часто приговаривает: «Серия та, номер пока не тот...»
От подобных мыслей, липких, как повидло, которое каждый год варит на зиму моя жена, трудно отделаться.
Несмотря на её равнодушие к саду, она всё же пользуется его дарами в виде слив, сочных и мясистых, в виде клубники, над которой тружусь, не разгибая спины. Конечно, это только говорится — не разгибая. Но когда выпрямляешься, такая боль получается в пояснице, что кажется — уже никогда больше не рискнёшь ещё раз склониться над растреклятым кустом. Но ничего, отдохну маленько — и вновь за дело. Выпалываю ли бурьян, удобряю ли землю чем придётся, собираю ли в июне ягоды — окружающим чудится, будто я так и определил себя навечно к этой клубничной плантации. Так сказать, добровольно закрепостился. Чудаки. Они не понимают, что как раз в работе и приходит прекрасное чувство свободы.
А ещё нравится мне азарт. Я заметил: когда собираешь ягоду для варенья или для еды, тебя охватывает страсть охотника. Ни о чём дурном тогда не думаешь, и все мрачные мысли, с которых