class="p1">Шёл я домой медленно, взволнованный встречей.
Вечерело, и летний день угасал. Так, кажется, пишут в романах. Длинные тени покрыли узорами улицы, но нисколько не угомонился дневной зной. Мимо проносились автомобили марки «Волга», сновали задорные «Москвичи» и «Запорожцы». Можно подумать, что я отлично разбираюсь в марках машин, но это я так, для видимости.
В нашем дворе имеется два личных гаража. В связи с этими сооружениями и началось моё знакомство с автотранспортом и его заботами.
2
...А было это так. Пришёл ко мне как-то сосед, председатель домового комитета, необыкновенно деятельный пенсионер. Так, мол, и так, Анатолий Андреевич, требуется ваша подпись. Некоторые полагают, что всё им дозволено, и вот действуют, понимаете, в обход... Насчёт личных гаражей речь идёт; для народа, то есть жильцов, большие неудобства.
С этими словами вытаскивает он бумагу, на которой значится уже несколько подписей моих уважаемых соседей. Подписи стоят под гневным протестом против сооружения гаража для машины личного пользования.
— Кто же это собирается гаражи во дворе строить? — спрашиваю, а у самого тоже уже недоброе чувство закипает, вот-вот выплеснется наружу. — На каком основании такое самоуправство?
— К сожалению, не самоуправство, а по разрешению районного Совета. Думаю, по знакомству.
Это мне председатель домового комитета отвечает с иронией и головой трясёт — у него при волнении всегда голова двигается активно.
— А кто кому знакомый? — спрашиваю. — Кто кому, может, ещё дальним родственником приходится?
— Никак нет, Анатолий Андреевич, про родственников ничего не слышно, а личные связи безусловно, говорят, есть. Через те личные связи можно не только что гараж поставить, а что угодно соорудить, даже плавательный бассейн выкопать во дворе и прохлаждаться в знойное время... А у нас тут дети бегают, хозяйки бельё сушат. Места хоть и вдоволь, а бензином всё же вонять будет. Пусть где хотят строят, только двор не занимают. Вы, Анатолий Андреевич, уважаемый человек, ваша подпись много значит...
— Так кто же всё-таки собирается гараж завести? — спрашиваю и в душе, чувствую, зависть головку приподняла, вынюхивает: почему-де у другого есть автомобиль, а у тебя нет и никогда уже не будет.
— Профессор Дейнека имеется в виду и директор завода Кармолин. Эти тузы заимели разрешение райсовета.
Что-то не по себе мне стало, а Клавдия тотчас вмешалась:
— Почему профессора Дейнеку тузом называете? Если он туз, так вы шестёрка, гражданин. У вас ухо-горло-нос болели когда-нибудь? Вы к этому «тузу» обращались при случае?
Гость поначалу опешил, но вскоре овладел собою.
— Извините, может быть, не так выразился, не придирайтесь. Разговор по существу веду, отстаиваю интересы...
— Чьи интересы? — не отступает Клавдия и бумажечку с подписями просматривает. — Коли райсовет разрешил, значит — можно. Свободного места у нас во дворе — ого!
— Впервые с такими странными жильцами дело имею, — разнервничался председатель домового комитета и головой трясёт, смотреть жалко. — Тут выполняешь общественное поручение, отстаиваешь интересы, а они палки в колёса ставят, коллективный протест под сомнение берут... Вы знаете, что не положено во дворах гаражи строить?
— Кабы моя воля, я Дейнеке разрешила бы два гаража поставить. Не знаете разве, кто он? Он для людей, не для себя живёт. Его в полночь разбуди — пойдёт спасать. Сколько детей от смерти уберёг, сам у постели больного ночь продежурит после операции. Дочке Заикина, что из седьмого номера, в горле такую операцию сделал, что, говорят, никто в мире не умеет... Кто знает, может, на той машине из того гаража и вам на помощь помчится? Конечно, желаю вам не знать никаких болезней, это так, к слову пришлось...
Председатель домового комитета стушевался. Не ожидал такого приёма. И всё-таки предпринял ещё одну попытку. Пожав плечами и несколько раз дёрнув головой, он вдруг оживился и сказал, не без вызова глядя в глаза Клавдии:
— А я не к вам пришёл. К Анатолию Андреевичу я пришёл. Мне его подпись желательна, а не ваша.
— Подписи нашей не будет, — твёрдо заявила Клавдия. — Что муж, что я — одно и то же. Верно, Анатолий?
Я с удовольствием подтвердил.
Никогда бы я не подписал письма против профессора Дейнеки. И вовсе не потому, что он нашего внука лечил, а потому что, можно сказать, все носоглотки детворы нашего двора, да и улицы, а то и всего города, в разное время отразились в круглом зеркальце, водружённом на крутом лбу доктора.
Уж как он мотается! Это мы, его соседи, наблюдаем изо дня в день. Он вечно в движении, вечно куда-то торопится; мы знаем — к больным, помощь оказать.
— По закону, понимаю, нельзя гаражи строить во дворе, но коли Советская власть делает исключение для Дейнеки, то я целиком поддерживаю. В райсовете сидят разумные люди, которым мы с вами оказали доверие. Вот мы с Клавдией Сергеевной им и доверяем. А эта бумажка ваша — недобрая и завистливая.
Так я сказал председателю, вроде бы точку поставил.
Он же не уходит.
— А Кармолин? — спрашивает. — И Кармолину привилегия полагается? Извините, я считал, что рабочий человек, да ещё работник нашей печати, будет на высоте положения. Что ж, доложу жильцам, как вы поддерживаете общественное мнение...
— А вы-то Кармолина знаете, туманный вы человек? — спрашиваю.
— Ни к чему мне. Почему я должен ихние биографии изучать?
— А потому что без году неделю живёте среди нас, а уже смуту успели посеять в душах. Откуда приехали, такой занозистый?
— Какая вам разница — откуда? Факт, что избрали председателем, извольте считаться. Не из-за границы к вам, а всего лишь из Нальчика, по обмену квартирному. Сын мой здесь служит, а сам я в органах социального обеспечения прошёл трудовой путь. Вижу, здесь все одной ниточкой перевиты, круговая порука.
— Как он смеет? Как смеет? — негодовала Клава, когда он закрыл за собой дверь. Мне с трудом удалось успокоить её.
Кармолин — инвалид Отечественной войны. Завод метизный поднял из развалин и вот уже, почитай, двадцать лет директором там. А ведь был рядовым рабочим, как директор нашей типографии Марченко, и точно такой же путь прошёл через техникум, вечерний институт, прокатный цех, где начинал вальцовщиком, а затем работал мастером. Свои недуги Василий Прокофьевич скрывает, и, пожалуй, мало кому из его друзей и знакомых известно, что ноги его в узлах; болезнь тромбозом называется, кровь очень густая и быстро свёртывается. Операцию ему делают на ногах чуть не каждый год. Кроме того, болеет лёгкими. Эхо войны, как пишут в газетах. Пришлось ему в составе группы артиллерийской разведки долгую