Радослав, – «но тише, всё тише, и кончился завод». Дзынь! Крышка захлопнулась. Игрушечное небо закрылось, городок в табакерке ушёл в темень-покой. Какие знакомые напевы, а Кук? Валик ты наш могучий.
– Какой ещё валик? – ничего не понял Костя.
– А такой. Добродушный, и кого все жители табакерки считали над собою главным. Тот самый механизм, что и приводил в движение всю заводную дребедень. Но главным был не он, большой и значимый по виду, а незаметная, гибкая царевна-пружинка.
– Ты сказочник, оказывается, – подала голос помрачневшая Вика, – а своей дочери Виталине ты не рассказал ни одной сказки.
– А как бы я смог? Ты же присвоила нашу дочь себе.
– Так кто мешал тебе к нам прилетать всегда, когда тебе хотелось?
– А мне как раз не хотелось видеть ни тебя, ни Кука, если без срочной необходимости, – губы Радослава скривила презрительная ухмылка.
– За что ты так меня не любишь? – Вика изобразила театральное отчаяние, а может, она его и не изображала.
– А должен? Любить тебя.
– Я всю жизнь относилась к тебе как к лучшему человеку, которого встречала в этой Вселенной, а ты никогда даже не понял того… – у неё тряслись губы.
– Вот тебе и разгадка златолицей Лоты! – встрял Кук. – Ирис сразу прочла все твои тайные желания, Викуся. Она и подарила тебе любовь того, кто никогда не обращал на тебя внимание. Уж и не знаю, считать ли тот спектакль, где ты в роли Лоты, за измену?
– Думаю, не стоит, – спокойно возразила Ландыш. – Вика же не давала своего осознанного согласия на сей иллюзорный адюльтер. Она и в игре была твоей возлюбленной. Любила тебя, то есть Капу. Он же твоя голографическая версия.
– Отец! Я умоляю тебя, давай отсюда делать ноги! Пока твоя Сирень лишилась большей части своей власти над тобою. Я всегда чуял, что тут фигня какая-то, а не подлинная жизнь! – подал голос Костя.
– Скоро, сынок. Совсем скоро мы отсюда улетим. Теперь я и сам не вижу причин для задержки. Как ни обессилила Сирень, а она ещё способна устроить нам всем какую-нибудь внезапную бредятину, где мы увязнем. Не насовсем, но нервы свои потратим тут изрядно. Домой! На Землю!
Ты всего лишь игра чужого разума
Радослав нашёл Фиолета там, где и вычислил его найти. Так что особо радостного всплеска чувств от удачи не возникло. А со стороны Фиолета удивление, но уже нерадостное, проявилось.
Фиолет сидел у края пустой, идеально круглой поляны на упавшем дереве, свесив голову в позе вековечного мыслителя, так и не решившего свою каменную загадку.
Радослав сел рядом. – Ты знаешь, где твоя Ива в данный момент?
– Знаю, – ответил Фиолет. – Если я её жду, она всегда приходит. Она где-то идёт по лесной дороге и скоро будет здесь.
– И ты спокоен в то время, когда девушка одна бредёт по ночному лесу? Да ты кто после этого?
– Ничего с нею не случится. Она дойдёт сюда и с завязанными глазами. А я не имею права заявляться к ним в дом. Зачем травмировать её простодушных родителей? Ты-то чего хочешь от меня?
– Поговорить.
– Так говори.
– Видишь ли, Фиолет… – речь не складывалась. – Ты должен дать освобождение этой девушке от того условного, но вовсе не игрушечного «колеса Сансары», где вы бултыхаетесь с нею, вот уже не раз и не два проигрывая один и тот же сценарий своей несчастливой и бессмысленной любви.
– Любовь не бывает бессмысленной.
– Может, у живых людей и не бывает. Но не у вас. Поскольку у вашей любви нет, и не может быть, никакого завершения.
– Что значит твоя фраза про живых людей? – Фиолет отодвинулся от Радослава, словно боялся заразиться от него безумием, поскольку посчитал его именно таковым. – Ты сам-то здоров? Я давно замечаю, что с тобою не всё ладно.
– Так ты ещё способен что-то замечать в других и живых по-настоящему людях? Это любопытное признание из уст голографического персонажа из кукольного театра Ирис. Она же привлекательная старушка Сирень.
– Ты знаком с Сиренью? Мерзейшее существо. Не нахожу в ней ничего привлекательного, – сказал Фиолет. – Если бы не её липкие щупальца, протянутые в её жадном стремлении похитить инопланетные технологии, мы с Ивой так и жили бы, как любит говорить Алёшка, «сапог -сапогу – не разлей вода». Он всех так обзывает. Свою мать и Кука, тебя и Ландыш, а я сам себя так обзываю по его примеру.
Радославу стало жалко Фиолета. Настолько стало очевидно, что он искренне уверен в том, что его иллюзорная роль есть настоящая жизнь. – Фиолет, сынок, поверь мне, поскольку я знал тебя ещё мальчиком на Паралее, поскольку я был твоим учителем там. Может быть, я и не всегда был на должной высоте перед вами, своими космодесантниками, может не всегда был примером вам, хотя к тому и стремился, но я всех вас любил. И люблю по сию пору.
– Меня ты никогда не любил.
– Это не так. Я был несколько строг к тебе, но ты был слишком разбалован своим добрым мягкосердечным отцом, ты был очень юн тогда. А теперь, Фиолет, прими ту правду, которая страшна по-настоящему.
– Какую правду? О чем ты, Рудольф?
– Радослав.
– Ну да. Я оговорился. Я вспомнил слишком хорошо своё прошлое в Паралее. Тот день, когда ты не захотел отдать мне ту маску. А я всё равно её себе присвоил, когда ты улетел и бросил на своём рабочем месте многое из своего барахла.
– Понимаешь, на данный момент ты, Фиолет, как ни безумно это звучит, сам и есть такая же маска. Ты давно погиб здесь, Фиолет. Ты запускаешься в разных версиях ментальной игры для одного единственного зрителя. Оно – планетарное и непонятное сверх существо под именем Ирис, данным ему Куком. Ты кукла, Фиолет. А мы, я и Ландыш, по чистой случайности оказались тут единственными зрителями, а не участниками. Хотя в некотором смысле я и Ландыш тут задействованы. Ива не Ива. Её земное имя Доминика Трофимова. Она давно умерла на Земле, а тут, когда однажды она во время своей настоящей жизни попала сюда вместе с Куком, бывшим тогда Артёмом Вороновым, она оставила здесь большую часть своей живой души. Но не всю душу целиком, не себя как живую структуру – носителя под именем Ника Трофимова. Воронов – Кук спас и её и себя. Это долгая история, мутная и страшная, но имеющая как бы и счастливое завершение. Ника и Артём поженились на Земле, родили дочь. Артём совершил в ГРОЗ взлёт