Париж рабочих с его Коммуной всегда будут чествовать как славного предвестника нового общества. Его мученики навеки запечатлены в великом сердце рабочего класса. Его палачей история уже теперь пригвоздила к тому позорному столбу, от которого их не в силах будут освободить все молитвы их попов». {78} [70]
«Гражданская война во Франции» разошлась тысячными тиражами, выдержав три переиздания за два месяца, будучи переведена на все европейские языки {79}. Это был самый успешный труд Маркса, обогнавший по популярности даже «Воззвание о франко-прусской войне». Первые биографы Маркса отмечали, что до Коммуны вряд ли один из ста членов французского отделения Интернационала, не говоря уж о широкой общественности, знал имя Маркса. В Лондоне он был практически неизвестен {80}. Однако после Коммуны годы его забвения навсегда ушли в прошлое. Карл Маркс был известен во всем мире: его считали злобным архитектором Коммуны, отцом революции. Его памфлеты принесли ему смертельные угрозы, оскорбления и доносы, как в письмах, так и в печати, даже из далекого Чикаго:
«Пэлл Мэлл Газетт», Лондон, май 1871: «Передо мной огромный список этой организации, из которого ясно, что хотя прошло всего 9 лет со дня ее основания, она насчитывает 2 миллиона 500 тысяч членов… Центральный комитет этого союза находится в Лондоне, а идейный вдохновитель — немец…» {81}
«Нью-Йорк Уорлд», 3 июня: «Выяснилось, что настоящим вождем Интернационала является Карл Маркс… Были перехвачены документы, которые свидетельствуют, что люди в Лондоне планируют теперь создать очаги революции в Лионе, Марселе, Мадриде, Турине, Риме, Неаполе, Вене, Москве и Берлине…» {82}
«Чикаго Трибьюн», 5 июня: «Еще один знаменитый мятежник может похвастаться, что Парижский пожар покажется незначительным происшествием, когда Лондонские доки со всей своей мощью преподадут урок среднему классу Европы… Были обнаружены документы, которые доказывают, что всеми операциями коммунистов руководили из Лондона…» {83}
«Ивнинг Стандарт», Лондон, 23 июня: «К несчастью для Европы, появилась новая революционная партия, куда более ужасная, чем все предыдущие… Плачевные обстоятельства сделали Париж ареной ее первой битвы, но вполне вероятно, что в любой другой столице мира она может выступить не менее грозно…» {84}
И словно на случай, если на этот счет имеются какие-то сомнения, Луи Блан предложил свое мнение — мнение внутреннего оппозиционера: Коммуна состояла из агентов Интернационала, Генеральный совет обеспечил наличие пушек и боеприпасов, контролируя материальное обеспечение революции {85}.
На самом деле в руководстве Коммуны было всего несколько членов Интернационала — только 17 из 92 человек {86}. Однако в попытках реабилитировать французское общество, было удобнее обвинить во всех беспорядках чужаков. 6 июня министр иностранных дел Франции обратился к европейским правительствам с просьбой объединить усилия для уничтожения I Интернационала и открыть охоту на его членов, объявив организацию «врагом семьи, религии, порядка и собственности». {87}
Сидя в своем кабинете, Маркс буквально смакует всеобщее безумие, насмешничая в письме Кугельманну: «Имею честь быть самым оклеветанным и самым зловещим человеком Лондона! Это неплохо — после 20-то лет утомительной «идиллии в глуши» {88}.
Преследование «красных» во Франции стало совершенно безудержным, и появилась необходимость вывезти оттуда дочерей Маркса, его зятя и внуков — им нужно было уезжать из Бордо. Поль обратился за испанским паспортом (на который имел право, так как родился на Кубе), и, получив его, повез все семейство на юго-запад, в курортное местечко Баньер-де-Люшон во Французских Пиренеях, известное своими минеральными источниками. Они ехали под чужими именами — «Мора» для Лафаргов и «Уильямс» для Женнихен и Тусси — стараясь ни с кем не общаться. В доме, где они поселились, никто не появлялся, кроме служанки, хозяйки и доктора для младшего сына Лауры, Марка-Лорана, которому было уже 4 месяца — и он все еще болел {89}.
Несмотря на все эти предосторожности, в июне Маркс узнал, что местонахождение Поля раскрыто, и ему грозит арест. В зашифрованном письме он передал дочерям, что им нужно немедленно покинуть Люшон:
«Вообще говоря, теперь, после консультации с известными специалистами-докторами и получения полной информации, я полагаю, что вам всем следовало бы оставить французскую часть Пиренеев и переехать в испанскую. Климат там гораздо лучше, и перемена, в которой вы все нуждаетесь, почувствуется гораздо сильнее. Это особенно касается Тула, так как его здоровье будет ухудшаться и может даже оказаться в большой опасности, если он и впредь не будет следовать советам людей, сведущих в медицине и прекрасно знающих его организм, и, кроме того, консультировавшихся с его прежними докторами в Бордо». {90} [71]
Тем не менее, Женнихен написала Энгельсу, что в ближайшее время им уехать не удастся. Используя отцовский шифр, она писала: «В результате столь благоразумного поведения здоровье Тула настолько хорошее, что нет никакой необходимости в перемене климата».[72]
В любом случае, маленький Марк-Лоран был настолько плох, что не перенес бы путешествия, и им требовалось дождаться его выздоровления {91}. Однако он не поправился: 26 июля ребенок умер, таким образом, Лаура потеряла уже второе дитя за два года {92}. Его похороны в Люшоне были печальны — скорби добавляла и мысль, что он будет лежать в чужой земле совсем один.
Возможно, Лафарг считал, что ведет себя сдержанно, но 4 августа в дверь их дома постучал мужчина. По словам Энгельса, он сказал: «Я офицер полиции, но республиканец по убеждениям; мы получили ордер на ваш арест, нам известно, что вы занимались связями революционеров Бордо и Парижской Коммуны. У вас есть час, чтобы успеть перейти границу». {93}
Лафарг последовал совету офицера и отправился в путь верхом на муле, проделав путь длиной в 25 миль — от Люшона до испанского города Босост {94}. Через несколько часов после его отъезда полиция нагрянула в дом, где остались Лаура, ее трехлетний сын Шнапс, Женнихен и Тусси. Полицейские обыскали дом и нашли письма с упоминанием о наборе в Интернационал новых членов, из чего был сделан вывод, что здесь проживал именно Лафарг. Женщин обвинить было не в чем, но их дом оставили под наблюдением {95}. Вскоре после этого они будут находиться под домашним арестом.
37. Баньер-де-Люшон, Франция, лето 1871
Можно позволить себе с молчаливым презрением относиться к тому, как правительство сходит с ума, и смеяться над фарсом, в котором это правительство путается в собственных панталонах; если бы подобные фарсы не оборачивались трагедиями для тысяч мужчин, женщин и детей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});