Эта статья (заставшая Маркса в Берлине) сообщала также, что полиция перехватила письмо Маркса членам Интернационала с инструкциями, как следует действовать в Париже {17}.
Маркса не особенно волновали эти пасквили, пока они не ухудшали ситуацию в Париже, или не вносили раскол между немецкими и французскими рабочими, до сих пор сохранявшими солидарность. Однако думая об этом, он выступил публично, заявив, что приписываемое ему письмо является провокацией полиции и служит только для того, чтобы приписать Интернационалу авторство насилия и беспорядков {18}. Несмотря на его опровержение, похожие статьи продолжали появляться в прессе. В апреле Лаура прислала отцу скопированную из французской газеты, абсолютно бессовестную статью, в которой говорилось: «Новости, пришедшие из Германии, произвели у нас настоящую сенсацию. Получено доказательство того, что Карл Маркс, один из самых влиятельных руководителей Интернационала, был личным секретарем графа Бисмарка в 1857 году и никогда не разрывал связей со своим патроном». {19}
Так Маркс был одновременно объявлен и главным коммунистом, и доверенным лицом самого могущественного реакционера Европы — другими словами, человеком, представлявшим опасность для любой из сторон.
В час ночи 2 апреля правительственные войска открыли огонь по Парижу, грохот пушек разорвал тишину. Отряды народной самообороны немедленно заняли свои позиции, горожане поспешили на баррикады, тревожный грохот барабанов рассылал сигналы тревоги по всему городу и звал народ к оружию. К 8 утра 20 тысяч человек на Левом берегу и 17 тысяч на Правом были готовы отразить атаку и выступить против французской армии. Ополчение было мобилизовано и вооружено — но лишено четкого руководства; у офицеров парижского гарнизона, которые должны были составить план обороны, такого плана не было {20}.
Не растерявшийся Флоранс возглавил отряд в тысячу человек 3 апреля и попытался атаковать правительственные войска, но эта атака была легко отбита — едва солдаты выдвинулись вперед, ополченцы разбили строй и рассеялись по улицам. Флоранс был вымотан в бою и пребывал в отчаянии от трусости своих бойцов {21}. Его адъютант предложил ему передохнуть в гостинице, однако ее владелец оказался предателем и уведомил правительство, что один из лидеров бунтовщиков находится сейчас в его доме. Полиция и солдаты ворвались в отель, убив адъютанта Флоранса. Затем они задержали самого Флоранса и установили его личность, найдя при обыске письмо его матери. «Это Флоранс!» — воскликнул один из полицейских (как рассказывал один англичанин, ставший свидетелем инцидента). «На этот раз берите его, он не должен уйти».
Разумеется, Флоранс и не смог этого сделать. Свидетель сообщил, что его спокойствие в присутствии двух десятков вооруженных людей привело допрашивавшего его офицера в такую ярость, что он нанес ему удар саблей по голове. Когда Флоранс упал на землю, другой офицер приставил дуло пистолета к его глазу и спустил курок {22}.
Смерть Флоранса была первой победой французского правительства в войне против Парижа. Его тело вместе с телом его адъютанта было погружено в телегу и отправлено в Версаль, где изысканные дамы и воспитанные господа — придворные нового правительства, бывшие не так давно придворными императора — весело хихикали при виде окровавленных тел {23}.
В Париже листовки не сообщали о его смерти: в них просто говорилось, что Флоранс добрался до Версаля. Люди думали, что это победа — и три сотни радостных женщин прошли по Елисейским Полям, выкрикивая, что они тоже идут в Версаль. На следующий день открылась истина. Флоранс был мертв, еще девять повстанцев взяты в плен и казнены {24}.
Лиссагарэ утверждал, что после 3 апреля обстановка в Париже изменилась. Парижане больше не ждали, что их командиры возглавят оборону; они взяли ее в свои руки {25}. 5 апреля на стенах домов появился плакат следующего содержания:
«Если вы устали прозябать в невежестве и нищете, если вы хотите, чтобы ваши сыновья выросли мужчинами, если желаете пользоваться результатами своего труда — а не быть бессловесным скотом для тяжкой работы и поля битвы; если вы не хотите, чтобы ваши дочери, которым вы не в силах дать образование и воспитание, превратились в инструмент для удовольствий в руках богатеев-аристократов; если вы хотите установления царства справедливости — рабочие, возьмитесь за ум! Поднимайтесь на восстание!» {26}
Похороны состоялись на следующий день. Хоронили не просто убитых парижан — хоронили несбывшиеся надежды. Лиссагарэ описал три похоронные процессии, украшенные красными флагами; в каждой было по 35 гробов, все погибшие были похоронены на кладбище Пер-Лашез: «Вдов сегодняшних поддерживали вдовы завтрашние». Процессии медленно двигались к уже подготовленным братским могилам. «На больших бульварах мы насчитали до 200 тысяч человек, а еще сотня тысяч бледных, печальных лиц глядела на процессии из окон домов». {27}
Флоранса похоронили на Пер-Лашез на следующий день {28}.
Новость о гибели Флоранса дошла до Лондона 5 апреля. «Дейли Телеграф» сообщала: «Успех понедельника был увенчан, как говорят, смертью мсье Флоранса, одного из самых бескомпромиссных и безрассудных вождей повстанцев. Тело Флоранса находится в Версале». {29}
Горе в доме Маркса было почти осязаемым — особенно горевали женщины, называвшие Флоранса «храбрейшим из храбрых» {30}. Женнихен была вне себя от горя и ярости, что такого человека предал маленький трусливый буржуа, хозяин гостиницы, а убили, словно мясники, его же соотечественники {31}.
На следующий день Маркс сообщил Либкнехту, что Тусси и Женнихен собрались во Францию {32}. Известие о смерти Флоранса, да и все сообщения, приходившие из Парижа несколько недель, без сомнения, побуждали их действовать. Как Карл и Женни в юности, дочери Маркса не могли оставаться на обочине революции; если они и не могли присоединиться к сражению, то хотели быть хотя бы поближе к нему. Был у них и личный повод: Лаура родила второго сына, и он был совсем слабенький. Поль весело писал о том, что Лаура сама учится нянчиться с младенцем {33}, однако семья восприняла новости с тревогой. Они знали, что Лаура больна, и Женни, конечно же, не могла не вспомнить свои бесплодные и отчаянные попытки выходить несчастного Фокси. После смерти Франсуа Лафарга Поль унаследовал те сто тысяч франков, что были обещаны ему в качестве свадебного подарка, однако большая часть суммы заключалась в недвижимости, акциях или векселях {34}. В связи с этим семья волновалась, что у Лауры нет ни средств, ни поддержки, необходимых ей для преодоления кризиса. Письма Поля были полны политических комментариев и прокламаций — было ясно, что он очень хочет поскорее покинуть Бордо и перебраться ближе к Парижу, куда переехало правительство, и где установлена Коммуна. Лаура в отличие от него пишет без обиняков: «Я привыкла к одиночеству. За все эти месяцы Поль редко бывает дома, а я редко выбираюсь из него — так продолжается последние 6 или 8 месяцев». {35}
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});