class="p1">– Мистер Синклер, верно? Сожалею, но сейчас не самое подходящее время. Мой отец, Джеймс Найт, болен.
– Понимаю. Мне очень жаль.
– Благодарю. Надеюсь на понимание.
– Разумеется, просто этот покупатель весьма настойчив – он влюблен, крайне богат и для невесты готов даже луну с неба достать. Она, кстати, тоже большая поклонница творчества мисс Остен.
– Очень мило, но меня это совершенно не касается. Во всяком случае, не сейчас.
Последовало долгое молчание.
– Я понимаю. Хорошо, я так ему и передам.
– Будьте так любезны.
Франсес повесила трубку, огляделась – пустая передняя, пустые комнаты. Настал ее черед заботиться об имении, утратившем былую славу, и о наследии одной из величайших писательниц мира. Ей придется занять место отца, придется сохранить то немногое, что от него осталось.
Поэтому Франсес надеялась, что Синклер не станет снова ей звонить – она слишком легко поддавалась уговорам.
Далеко за полночь Эви Стоун сидела на стульчике в дальнем углу библиотеки.
Втайне от Франсес и ее прислуги, она не просто убиралась в библиотеке семейства Найт – последние полгода она занималась тем, что составляла некое подобие каталога библиотечных книг и сортировала их.
За время, минувшее с тех пор, как ее наняли в поместье, она всерьез увлеклась книгами Джейн Остен. В свои четырнадцать она уже прочла шесть ее романов и регулярно перечитывала их, попав в ту же западню, что и многие до нее – теперь она хотела больше знать о том, как той удавалось так писать.
Кроме самой Эви, в том была заслуга школьной учительницы, с которой она успела подружиться за год до того, как была вынуждена оставить занятия. Аделина Льюис вела уроки с присущей ей настойчивостью, но не без юмора; интуиция всегда подсказывала ей, как завладеть вниманием самого небрежного ученика так, чтобы даже он усвоил материал. Она читала детям книги разных лет – отрывки из «Сказания о старом мореходе» и «Эвелины», «Орландо» и «На западном фронте без перемен». Мисс Льюис не жалела времени на объяснения мотивов персонажей и их характеров, сравнивая богатого земледельца георгианской Англии или генерала армии в одной из шекспировских пьес с героями наших дней – недавняя война показала, что есть еще достойные люди, рожденные быть великими.
Дети с жадностью ловили каждое ее слово, а за стенами их маленькой деревенской школы бушевала война, и на субботних утренних сеансах показывали, как бомбили Лондон и Европу, и вот телеграммы, одна за другой, стали приходить все чаще и чаще. Каждую неделю кто-то из детей появлялся в классе, убитый горем, с бледным, заплаканным лицом, пытаясь усидеть на уроках. Взрослые говорили им, что еще не все кончено и сдаваться еще рано. То был урок стойкости и упорства, который Эви никогда не забывала.
Был почти час ночи, и Эви без помех продолжала свой труд, пока на глаза ей не попалось одно из ранних изданий «Гордости и предубеждения». Она с трепетом раскрыла книгу, в восхищении прочла дарственную надпись, оставленную Джейн Остен для одного из многочисленных отпрысков своего брата Эдварда Найта. Она коснулась строчек, как священной реликвии. Этот роман был ее любимым, самым любимым из всех, что она успела прочесть за свои юные годы, и Аделина Льюис была той, кого следовало за это благодарить.
Мисс Льюис сразу заметила, что Эви обладала «интеллектуальной одаренностью», и первой книгой, которую она дала девочке, была ее собственная потрепанная копия «Гордости и предубеждения». Как и рассчитывала Аделина, Эви сразу уловила тонкий, ироничный юмор автора. Девочке особенно нравились такие эпизоды, как диалог мистера и миссис Беннет – после той проповеди, что та прочла своим пяти дочерям, о возможности выйти замуж за их нового соседа мистера Бингли – Беннет полагал, что в этом крылся умысел Бингли, пытавшегося искать их расположения. Миссис Беннет грубо высмеяла мужа: «Умысел? Какая чушь, как ты вообще мог о таком подумать! Возможно, он сумеет влюбиться в одну из них…» К радости Эви, вся глупость и приземленность миссис Беннет раскрывалась в одной строчке.
Стоило мисс Льюис приступить к работе в школе, как начались бесконечные визиты робких попечителей. Эви зачарованно следила за тем, как мисс Льюис отстаивала свои убеждения, боролась за право вести уроки так, как сама считала нужным, буквально бросая им вызов. И все они, один за другим, покидали классную комнату в смущении – даже доктор Грей не в силах был с ней совладать, несмотря на свою размеренную настойчивость и врачебную этику. Когда ученики узнали, что она помолвлена с другом детства, то поняли, что она недолго будет вести у них занятия. Эви оставила школу весной 1944‐го, а через год узнала, что мисс Льюис уволилась, а затем потеряла мужа, погибшего на войне, и осталась с ребенком на руках, совсем одна и без работы.
Девочка всецело доверяла безупречному литературному вкусу мисс Льюис и собственному потенциалу и провела последние полтора года за чтением всей классики, которую учительница подарила ей, когда та покинула школу, и это были совсем другие книги – не те, что она приносила отцу, когда тот восстанавливался после той ужасной аварии. Не имея четкого представления о том, что может дать ей чтение, Эви все равно продолжала его в надежде, что однажды судьба даст ей шанс. Она упорно трудилась, считая, что будет готовой ко всему, когда настанет час.
Как-то в литературном приложении к «Таймс», лежавшем у камина для растопки, Эви нашла фрагмент из Вирджинии Вулф, где говорилось, что из всех писателей, что считаются великими, гениальность Джейн Остен распознать труднее всего. Хоть семья Найт и переживала не лучшие времена, работа на нее позволяла Эви стать чуть ближе к этому величию. Так сказала мисс Льюис, узнав, куда устроилась девочка. Да и сама она утешалась тем, что хоть и рассталась со школой, но оказалась в той среде, где рождались одни из самых лучших романов в целом свете.
Тогда же в голову Эви закралась мысль о том, что можно стать еще ближе к наследию Остен.
На занятиях мисс Льюис рассказывала им, что отец Остен часто посещал пасторат в Стивентоне, где были сотни книг, и юной Джейн дозволялось читать любую из них. Учительница верила, что не существовало «плохих книг» по содержанию – и ученикам, и попечителям она говорила, что если что-то когда-то случилось, оно по праву могло и должно было запечатлеться на бумаге. Она считала, что Джейн выработала свою безупречную, ироничную манеру письма именно потому, что в столь юные годы имела доступ к «взрослой»