тот же момент он воспротивился тому, чтобы она им овладела. В таких случаях Пинхас сразу же настраивал мысли на самовнушение. «Нервов не существует», — повторял он про себя несколько раз. И это срабатывало. И сейчас он тоже успокоился. Жители Яффо, подумал он, не только против деятельности электрической компании, но и воспринимают всякую концессию, как оружие дискриминации и как стремление заложить фундамент тирании. Именно так они рассматривают политику национального дома. Рутенберг вспомнил о давнишнем разговоре с Дизенгофом. Этот человек не подведёт. Но ещё не всё потеряно. Есть правительство мандата, во главе которого его друг Герберт Сэмюэл. Вот с кем нужно поговорить. Он вышел из кабинета и попросил секретаря приготовить ему назавтра машину на девять часов утра.
В Иерусалиме было жарко и сухо. Но толстые стены особняка, где Верховный комиссар его принял, ещё хранили прохладу свежей горной ночи.
— Я рад, Пинхас, что тебе удалось сколотить компанию, — сказал Сэмюэл, понявшись навстречу ему.
— Но я не представлял себе, Герберт, как наши вожди разобщили еврейский народ. Один не желает сидеть с другим, третий выдвигает условия, которые невозможно принять. Я потерял почти два года на то, чтобы собрать деньги на концессию Иордана. И каждый раз в последний момент всё рушилось. Месяц назад плюнул на это и объявил о создании компании Яркона.
— Лиха беда начало, Пинхас.
— Но и здесь получил отменную пощёчину. Мои парни всё спроектировали и разметили. И выясняется, что арабы не желают продать нам несколько участков земли под строительство. Я говорил с одним из них. Он сказал мне, что за продажу его угрожают убить.
Сэмюэл вздохнул и молча взглянул на Рутенберга. Три года безнадёжной борьбы, сопровождавшейся кровавыми всполохами погромов. И ничего невозможно изменить. Он, чиновник высокого ранга британской империи, прекрасно сознавал, что она связала своё будущее с владеющим нефтью арабским народом. Ему лишь остаётся лавировать и защищать народ, к которому, в силу провидения, принадлежит и он. Но человеку, ждущему его ответа, нужно что-то сказать. Ложь он сразу почувствует и отвергнет. Значит, правду.
— В двадцатом году ко мне в Египет приехали двое наших еврейских вождей. Они убеждали меня в том, что арабы, оценив преобразования, которые принесёт им еврейская община, перестанут оказывать сопротивление и даже присоединятся к ней и примут участие в развитии страны. За время моего пребывания в Эрец-Исраэль в это поверил и я. Для меня происходящее сейчас в Яффо такая же драма, как и для тебя. Если бы правительство Британии пожелало, оно бы давно уже справилось с экстремистами, которые правят бал среди арабского населения. Но есть высшие интересы империи. И с этим ничего поделать нельзя.
— В тексте концессии, который мы составляли вместе с тобой, сказано, что её владелец землю для строительства имеет право отчуждать, — произнёс Рутенберг. — Следовательно, правительство мандата может помочь мне, как получившему концессию, такое отчуждение осуществить. И это на самом законном основании.
— И ты, Пинхас, думаешь, они с этим согласятся? Такие действия неизбежно приведут к новому погрому и кровопролитию. Ничего не поделаешь, любезный друг, с ними нужно договариваться.
— Что мне делать с концессией, которая предписывает строить именно гидроэлектростанцию? Ты же знаешь, она должна обеспечить электричеством всё побережье до Зихрон-Якова. И Самарию тоже. Не говоря уже об орошении.
— Я потом помогу тебе продлить срок концессии, — произнёс Сэмюэл. — А пока ищи какое-то временное решение.
— Благодарю тебя, Герберт, за откровенность. Может быть, получив электрическое освещение у себя в домах и на улицах, они передумают и увидят в этом благо и для своего народа.
— Я сделаю всё от меня зависящее, — сказал Герберт.
Он поднялся с кресла, подошёл к Пинхасу и обнял его за плечи. Разговор был окончен, и решение, которое он вынашивал все эти годы, утвердилось в голове Рутенберга.
Электростанция в Яффо
Печальная судьба гидроэлектростанции на Ярконе стала драмой не только для Рутенберга. После встречи с Верховным комиссаром он зашёл в управление его недавно созданной компании, собрал у себя в кабинете всех начальников отделов и сообщил им о решении. Это известие быстро распространилось по отделам. Все, кто участвовал в проектировании станции и подготовке документации, отказывались это принять. Их вера во всесильного босса была слишком велика, чтобы допустить, что он не смог справиться с возникшими трудностями. Это была их первая станция, и они желали её всем сердцем. Даже надежды и заверения Рутенберга о её строительстве в будущем не разубедили их в том, что станции не будет.
С тяжёлым сердцем возвращался Рутенберг в Яффо. Вечером он поднялся на холм, чтобы подставить голову под прохладный ветер с моря. Тель-Авив смутно просматривался отсюда при тусклом свете редких фонарей на Алленби и в окнах домов. Он вспомнил освещённые улицы Нью-Йорка, Лондона и Парижа. Он должен осветить эту страну, и никто ему в этом не помешает.
На следующий день он позвонил Дизенгофу.
— Шалом, Пинхас. Я слышал, что ты вернулся и ждал твоего звонка.
— Спасибо, Меир. Мне очень нужно с тобой поговорить. Именно сегодня.
— Жду тебя. Я понимаю, насколько это тебе важно.
В кабинете Дизенгофа на первом этаже было свежо от работы стоящего на маленьком журнальном столе вентилятора. Дизенгоф с интересом разглядывал Рутенберга. В последнее время из-за его поездок в Европу и Америку они виделись не часто. А сегодня Пинхас сидел напротив него озабоченный и уставший. Меир попросил миловидную жену Зину приготовить им чай с вареньем. Это было весьма кстати: Рутенберг по дороге к нему успел лишь перекусить и сейчас с наслаждением потягивал Эрл Грей, закусывая его бисквитом.
— Я хочу напомнить тебе, Меир, наш давнишний разговор. Прошло