содержания. Из признания, что сказка может быть и стихотворной на равных основаниях с прозаической, видно, что сказку все еще не отличают от былины. Можно указать, что А. С. Шишков, например, в «Разговорах о словесности между двумя лицами Аз и Буки»[728], говоря о сказках, имеет в виду былины.
Становится понятным, почему М. Н. Макаров в ряде статей в «Московском телеграфе» и «Телескопе» под заглавием «Догадки об истории русских сказок»[729] считал возможным говорить о «сказках об Илье Муромце, Алеше Поповиче и Добрыне Никитиче», хотя речь идет о былинах. Макаров первый пытался понять сказку через ее прошлое, через ее историю, но об этом мы скажем несколько позже. Эти попытки отличаются полной фантастичностью. Поэтому естественно, что более серьезные научные устремления были направлены на то, чтобы разобраться в существующем материале. Молодой И. И. Срезневский, посвятивший себя изучению украинской литературы и фольклора, в небольшой статье «Взгляд на памятники украинской народной словесности»[730] касается не только украинской, но и русской сказки. Им сделана попытка классификации сказки, и, хотя эта классификация не может быть сейчас признана удачной, она важна тем, что направляет науку в правильное русло. Срезневский уже четко отделяет народную сказку от былины, романа, повести. В понятие «сказка» он включает бытовые сказки, анекдоты и сказки о животных. Как представитель украинского демократического романтизма, хорошо знакомый с украинской народной песнью, он первый осознает народный характер сказки, говорит о народной сказке. И хотя он понимает этот термин очень широко, подводя под него, например, «исторические воспоминания» и «события частной жизни», самый факт признания сказки как народной есть большой шаг вперед.
Таким образом, можно сказать, что к 40-м годам достигнуто некоторое понимание характера народной сказки. Сказку уже не отождествляют с романом, повестью, притчей, былиной. Понят народный характер сказки, разнообразие состава сказочного эпоса, намечен один из основных признаков ее, а именно «необычайность» предмета повествования, понят характер сказки как вымысла, не выдающего себя за действительность. Наконец, сделаны первые, еще совершенно фантастические попытки понять прошлое сказки. Правда, все эти высказывания разрозненны, не приведены в систему, не являются господствующими и сопровождаются иногда еще неправильными ложными представлениями. Но тем не менее создана база, на которую могло бы опираться уже собственно научное изучение сказки.
2. 40-60-е годы XIX века
До 40-х годов основным вопросом сказковедения, над которым работала общественная мысль, был вопрос о сущности сказки как таковой. C 40-х годов центр тяжести изучения сказки (с разных позиций и разными методами) переносится на изучение ее прошлого. Сказка уже не соотносится ни с каким смежным или родственным жанром, ее специфические признаки, ее форма перестают интересовать. Выдвигаются новые проблемы исторического порядка. В этом, несомненно, большой шаг вперед. Однако для решения исторических проблем, по состоянию науки того времени, было еще рано. Это очень наглядный пример того, как историческое изучение фольклора, предпринятое без точных, ясных представлений о природе его жанров, приводит к неудаче. Стремление к познанию старины было в духе той эпохи. Им определяются как славянофильские устремления, так и родственные им стремления мифологов, а также дилетантов из лагеря адептов так называемой «официальной народности». Этим можно объяснить, почему здоровые начала, заложенные, например, в высказываниях И. И. Срезневского, не получили дальнейшего развития и частично даже регрессировали. Это прежде всего относится к представителям направления так называемой официальной народности. Из них о сказке писали И. П. Сахаров, Д. О. Шеппинг, П. А. Бессонов.
Как мы уже знаем, собрание Сахарова состоит не из подлинных сказок, а из пересказов различных текстов XVIII века (см. выше). В предисловии к этому собранию Сахаров и высказывает свои взгляды, причем уловить их сущность очень трудно, так как они являются не столько трезвыми взглядами, сколько эмоциональными выкликами, сущность которых остается неясной и которые противоречат друг другу. То он приписывает сказкам большое историческое значение наравне с историческими источниками, то вовсе отрицает это значение, полемизируя с Макаровым. Он, по-видимому, все еще не отличает сказок от повестей и былин. («Русские сказки вмещают в себе основание народных былин, повестей, любимых нашими отцами и дедами».) Сахаров высказывает правильную мысль, что есть сказки истинно русские и заимствованные, древние и новые. Сахаров высказывается только для того, чтобы оттенить значение «старых» и «русских» сказок, потому что «в них заключается наша Русская семейная жизнь; в них сохранился наш чистый Русский язык» (под этим Сахаров понимает собственный сусальный и подслащенный язык, которым он излагает сказки). Таким образом, взгляды Сахарова сводятся к тому, что сказками вызывается любовь ко всему старинному и истинно русскому, в противоположность всему новому и иноземному, чему объявляется война и что Сахаров ненавидит. Взгляды Сахарова не имеют научного значения.
Прошлое для него не имеет конкретного исторического характера, это своего рода знамя. В научном отношении труд Сахарова важен только тем, что он содержит ряд ценных библиографических указаний: любовь к старине заставляла его разыскивать старинные издания сказок.
В том же направлении идет статья Шеппинга «Иван-царевич, народный русский богатырь»[731]. Как показывает уже заглавие, Шеппинг хочет видеть в герое эпического былинного героя. Сказка будто бы содержит древнейшее зерно предания, которое в былине уже испорчено. Мы, следовательно, опять видим эмоционально окрашенное возвеличение в сказке старины, не сохраненной даже былинами. «Уж не олицетворяет ли Илья в наших сказках самое понятие родной нашей матушки земли русской, с ее широким разгулом, ее могуществом, ее богатствами и ее теплой православной верой?». Наподобие предания о Илье, некогда будто бы существовало и «Ивановское предание», осколками которого являются сказки.
Возвеличивание старины и православия явно выдает систему взглядов, представителем которой является Шеппинг. Против Шеппинга выступил глава славянофилов Константин Аксаков с небольшой заметкой «О различии между сказками и песнями русскими»[732]. Аксаков впервые высказывает такую простую естественную мысль, что сказки и былины отличаются по форме. Аксаков уже знал, что былина поется, и он отличает былину и сказку не только по форме, но и по способу исполнения, вводя собственно фольклористический принцип: сказка сказывается, былина поется. Для Аксакова «сказка и песня различны изначала». Сказка основана на вымысле, былина говорит о том, что считает былью. Таким образом, Аксаков утверждает, как бы мы сейчас сказали, преимущественно эстетическое значение сказки и историческое значение былины. Соответственно, не сказка, а только былина является выражением народного духа. «Нечего и думать сравнивать Ивана с Ильей Муромцем, совершенно особенным, единственным лицом, богатырем по преимуществу русским, выражающим собой русскую землю, русский народ». Мы должны признать взгляды Аксакова в основном правильными и