Читать интересную книгу Княжна (СИ) - Дубравина Кристина "Яна .-."

— А куда собрались? Или это гостайна?

— В Бенилюкс.

— Чего? — переспросила мать, нахмурившись забавно, и сразу же брови вскинула, на Аню, хихикнувшую ни то от алкоголя, ни то от маминого выражения лица, моргнула глазами, вдруг ставшими сильно круглыми:

— Это где вообще? В Африку, что ли, намылились?

Бывшая Князева глазки закатила, не удержавшись, и обняла себя за плечи, мурашками пошедшие от прохлады подъезда.

— Мам, ну, правда, какая Африка? Бенилюкс — это… союз Бельгии, Нидерландов и Люксембурга. Европа, мамуль.

— Ну, вы же у нас люди важные! Всё «Европа», запад… Чего тебя всё тянет туда? По Риге своей скучаешь, иль чего? — и снова цокнула языком, словно одно упоминание, даже вскользь, о столице Латвии ей напоминало о долгих четырёх годах разлуки с дочерью. Хотя, почему «словно»?..

— В моё время на медовый месяц в Геленджик ездили. И все на работе ещё завидовали, если получалось у начальства отгул на неделю отпросить для «медовухи»!..

— Но сейчас моё время, — отчеканила вдруг Анна.

За какие-то секунды из тона пропал обучающий — и оттого нежный — тон, сменив себя на сдержанность, пьяным не характерную. Мама моргнула убийственно медленно, на дочь смотря так, что Пчёлкина обычно бы опустила плечи и перестала голову задирать.

— И, к слову, ничего общего нет между Ригой и настоящими европейскими городами. Латвия ещё от Союза не отошла, чтоб считать себя более западной страной.

— Так им и надо, — фыркнула Екатерина Андреевна, нахлобучивая на себя пышную шапку. — Фашисты недобитые, под прикрытием.

— Мама.

Екатерина Андреевна махнула рукой в раздражении. Пчёлкину что-то ткнуло под диафграмой. Сравнить то можно было с уколом адреналина в кровь; ещё, наверно, минута разговора с таким пренебрежительным тоном могла стать равной спичке, зажженной в окружении пороховых бочек.

Но Берматова, пытаясь понять ширину ноги, на которую собралась гулять дочка, спросила:

— На сколько уезжаете хоть?

— До самого марта хотели, — сказала Анна и раньше, чем Берматова с выразительным смешком, заменяющим восклицание из серии: «Губа не дура!», вскинула брови, заявила риторическим вопросом:

— Если есть возможность и желание, то почему бы и нет?

Екатерина Андреевна поправила пушистую шапку, которая на её голове напоминала животное, свернувшееся комом. А потом «своим» жестом моргнула, важно подметила:

— И деньги.

Анна поджала губы; стало жарко, словно её за руку поймали на месте преступления и теперь фонариком в лицо светили, парализуя.

— И деньги, — на выдохе согласилась девушка, повела плечом и голову чуть вскинула.

Уж что-что, а о деньгах ни ей, ни Вите беспокоиться не стоило.

Екатерина Андреевна чуть посмотрела на Аню взглядом, который для медсестёр, находящихся в подчинении у Берматовой, считался привычным. Этакий взор начальника, ждущего бо́льших подробностей. Но Анне сказать было нечего; мама знала дату вылета, место, — этого было более чем достаточно — а говорить о вещах банальных, типа ожиданий Пчёлкиной о медовом месяце, она считала откровенно лишним.

Тогда мать сдалась. Махнула рукой на Аню, устав с ней за двадцать три года жизни бороться, и кинула:

— Эх, ладно, ехайте!

У Пчёлкиной от грубой речевой ошибки дёрнулся глаз.

На длинную стену, идущую через весь коридор, вдруг упала высокая тень, сильно вбок косящая от угла освещения лампы. Аня обернулась за плечо своё; на пороге гостиной стоял, на плечи накинув пиджак, Витя.

Мать загорелась, зятя увидев, и в восклицании дала указ:

— Витя, вы хоть фотоаппарат возьмите. Европу-то эту поснимайте, интересно ж!..

— Само собой, Екатерина Андреевна, — кивнул Пчёлкин, за несколько шагов преодолел расстояние от гостиной до прихожей. За спиной жены оказался, своими руками ей заменил пояс на талии, и обнял, притягивая Аню к себе.

Бывшая Князева запрокинула голову на плечо мужа, почти подтянулась к щеке мужа, но вовремя опомнилась — не перед матерью же!..

Только вот Берматова, кажется, и без того Анино желание быстрее к Пчёле вернуться прочла в румянце щёк. Тогда и поспешила самостоятельно «выпроводиться»; поправив в последний раз шапку, Екатерина Андреевна взяла сумку свою, быстро наклонилась к дочери.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Звонким поцелуем в щёку она Ане сказала:

— Звони, если возможность появится.

— Я проконтролирую! — уверил тёщу Витя.

Она в ответ цокнула языком, но без зла, заменим этим жестом фразу из разряда: «Охотно верю!», и, попрощавшись много раз подряд, вышла на лестничную клетку. Аня с толикой тоски и облегчения осталась у порога, взглядом провожая маму до лифта, приехавшего относительно быстро.

Когда механические створки за спиной мамы закрылись, а тросы с гудением стали опускать кабину на первый этаж, Пчёлкина прикрыла дверь.

Развернулась и чуть грудью не столкнулась с Витей, стоящим к ней близко-близко.

— Что такое? — спросила она шепотом, в котором не удержала себя от задорных ноток, и вдруг заприметила мелкий блеск на верхней губе супруга. Словно муж облизнулся тайком, не иначе.

Ане стало чуть душнее. Будто воздух между ними был не январским, а пустынным, прямо точно таким же, каким дышали африканские племена, живущие в Сахаре.

Пчёлкин в ответ ладонью провёл по её щеке, гладя, загибая локон за ухо с излюбленным серебряным кольцом. Девушке показалось, что от щёк её стало можно прикурить — вот какими горячими они стали.

— У меня есть для тебя подарок.

— У меня тоже, — кивнула девушка и почти дотянулась до тумбочки, на которой держала сумочку свою, но Пчёла за шею её обнял, удерживая. Аня дёрнулась в руках его, как в сетях, из которых не планировала выпутываться.

Посмотрела на мужа. В глазах блеснули искорки — словно каплями керосина брызнули в огненный столб.

— Не пустишь?

— Пущу. Первым хочу подарить.

Что-то внутри приятно защекотало, словно мягким пером провели по голым нервным окончаниям.

— Мне закрыть глаза? — спросила, заглядывая в лицо ему, девушка.

Пчёлкин в ответ ближе подошёл, вынуждая шаг к двери прикрытой сделать и губы закусить уже жестом кокетства, что за последний час стало привычным. Дыхание супруга Аня почувствовала у себя на щеке, и тогда мысль, что от её лица можно было бы факел зажечь, из догадки стала почти что теоремой.

— Если хочешь.

Она не стала закрывать глаза. Только чуть прищурилась, как в лисьей хитрости, когда Витя, вдруг оставив на щеке Аниной поцелуй, — удивительно, как не обжёгся — достал из внутреннего кармана пиджака конверт и красный бархатный мешочек.

Кажется, тот самый, в котором прятал коробку от обручального кольца.

— Иди ближе, малыш.

Аня послушалась, но с бо́льшим удивлением приняла от Пчёлы конверт. Она подошла к нему почти вплотную, так, что голова меньше, чем в трёх сантиметрах от плеча Витиного была. Не подглядывала, что муж из пакетика достал, а распечатала конверт пальцами, вдруг зашедшимися в мелкой тряске переживания.

В горле высохло, что не помешало бы его смочить вином, когда Аня увидела не столько содержимое конверта, сколько надпись на треугольном клапане.

Размашистая, хорошо знакомая девушке рука написала:

«Анечка, моя ласковая жена! Люблю тебя сильно. Спасибо, что ты моя! Твой дурень, Витя Пчёлкин»

Этого ей уже было достаточно — что любит сильно. «Что-то», вытащенное Витей из мешочка, мелькнуло перед её лицом серебром, но девушка на то внимание слабо обратила, ни то всхлипнув в никак не нехарактерной Анне мнительности, ни то рассмеявшись с подписи. Ну, правда, какой же он дурень?..

Замок подвески щёлкнул в локонах, когда Витя, за талию её держась, поцеловал супругу в висок. Аня облокотилась о плечо его, со всё бо́льшей спешностью обращаясь в лужицу, и вытянула лежащую в конверте фотографию.

На фото, о котором Пчёлкина и не догадывалась, она целовала Витю, а он — её. Фоном мелькали колокола собора Воскресения Христа, где в октябре крестили Ваню Белова. Супруг будущий, на тот момент Ане даже женихом не приходящийся, держал крепко, целовал так, что у девушки даже спустя месяцы от того дня колени дрогнули, подгибаясь.