ответил Тапан. Вид у него был вполне счастливый.
– Как по-твоему, дада, не зря я принял такое решение? – спросил Дипанкар Амита. Оно пришло к нему довольно спонтанно вместе с мыслью, что удалиться от мира можно, если погружен в мирские дела, но теперь он стал сомневаться, правильно ли это.
– Мм… – протянул Амит, встревожившись за судьбу своего романа.
– Ну так что? Ты одобряешь? – настаивал Дипанкар, с задумчивостью глядя на стоявшую перед ним красивую раковину с тушеными овощами.
– Да, – ответил Амит. – Но я тебе этого не говорил.
– Как это?
– Ты непременно почувствуешь, будто на тебя давят, и передумаешь. Могу только сказать, если это поможет, что ты в последнее время не такой насупленный, как обычно.
– Это верно, – подтвердил судья Чаттерджи. – Боюсь, Ганс, мы должны казаться вам весьма своеобразной семьей.
– Нет, – галантно ответил Ганс. – Не весьма своеобразной. – Они с Каколи обменялись нежными взглядами.
– Мы надеемся, что вы споете нам после обеда, – продолжил судья.
– А, хорошо. Что-нибудь из Шуберта?
– Кто может с ним сравниться? – отозвалась Каколи.
– Ну…
– Для меня не существует никого, кроме Шуберта, – проговорила Каколи с пафосом. – Он единственный мужчина в моей жизни.
В дальнем от них конце стола Савита беседовала с Варуном. Весь обед он просидел с хмурым видом, но при разговоре оживился.
Пран и Арун говорили о политике. Арун, не особенно интересуясь мнением Прана, прочел маленькую лекцию о том, что стране необходима сильная рука.
– Хватит уже нам этих тупых политиков, – рассуждал он. – Мы не заслуживаем вестминстерской модели правления. Да и англичане не заслуживают. Мы все еще развивающееся общество, как нам непрерывно твердят наши заправилы в дхоти, которые заигрывают с нами.
– О да, у нас кто-нибудь обязательно с тобой заигрывает, просто невозможно на улицу выйти, – произнесла Минакши, закатив глаза.
Куку фыркнула.
Арун пронзил Минакши взглядом и проговорил вполголоса:
– Что невозможно, так это вести серьезный разговор, когда ты под мухой.
Минакши настолько не привыкла получать нагоняй от Чужака в ее родительском доме, что сразу стихла.
После обеда, когда все перешли в гостиную и был подан кофе, госпожа Чаттерджи отвела Амита в сторону и сказала:
– Минакши и Куку правы. Она хорошая девушка, хотя почти не раскрывает рта. Но с тобой, я думаю, она быстро вырастет.
– Маго, ты говоришь так, будто она тоже какой-то гриб. Чувствую, Куку и Минакши тебя уже обработали. Но не бойся, я не стану избегать ее только потому, что ты этого не хочешь. Я не Дипанкар.
– Никто тебя с ним и не сравнивает, – сказала госпожа Чаттерджи. – Мне только хотелось бы, чтобы ты был приветливее за столом.
– Все, кто мне нравится, должны увидеть меня во всем блеске, – возразил Амит.
– Не думаю, что такой подход полезен в обществе, дорогой.
– Согласен. Но подходить ко всему с точки зрения полезности тоже может быть бесполезно. Почему бы тебе не побеседовать с госпожой Мерой немного? Она держалась довольно замкнуто за обедом. Ни разу не упомянула свой диабет. А я поговорю с ее дочерью и извинюсь за свое недостойное поведение.
– Как пай-мальчик.
– Как пай-мальчик.
16.7
Амит подошел к Лате, беседовавшей с Минакши.
– Иногда он бывает ужасно груб – без всякой причины, – говорила Минакши.
– Это обо мне? – спросил Амит.
– Нет, – ответила Лата, – о моем брате.
– А-а…
– Но это вполне можно сказать и о тебе, – бросила Минакши. – Уверена, ты либо писал что-нибудь странное перед обедом, либо читал что-нибудь не менее странное.
– Ты права. Я хотел пригласить Лату посмотреть книги, которые обещал ей послать, но так и не послал. Это подходящий момент, Лата? Или ты предпочитаешь сделать это в другой раз?
– Нет-нет, момент подходящий. Но не начнут ли они как раз петь?
– Думаю, запоют минут через пятнадцать, не раньше… Прошу прощения, что был так груб за обедом.
– Ты разве был груб?
– А разве не был? Тебе показалось, что не был? Может, и так. Теперь уже трудно сказать.
Когда они проходили мимо комнаты, где был заперт Пусик, за дверью раздалось рычание.
– Гипотенузу этого пса надо оквадратить, – заметил Амит.
– Он действительно укусил Ганса?
– Еще бы. И очень сильно. Сильнее, чем Аруна. Правда, на белой коже все выглядит страшнее. Но Ганс перенес это стойко. Это своего рода обряд посвящения в родственники.
– О! Мне это тоже предстоит?
– Трудно сказать. А ты хочешь, чтобы Пусик тебя укусил?
Лата смотрела на комнату Амита новыми глазами. Это здесь он написал «Жар-птицу» и посвящение ей, Лате. Бумаг вокруг было набросано больше, чем в прошлый раз, когда она заходила сюда. На кровати валялась одежда и книги. «Казалось мне, кровь стынет в жилах, / хотя и жарко очень было», – вспомнилось Лате. Вслух она спросила:
– От тебя хорошо видно амальту?
Амит открыл окно:
– Не очень. Лучше всего ее видно из комнаты Дипанкара. Она как раз над его хижиной. Но мне видно ее тень, и этого достаточно.
– «…как тень амальты легкий ветер / качал с травою в лунном свете».
– Да. – Обычно Амит не любил, чтобы ему цитировали его стихи, но, когда это делала Лата, он не возражал. – О, подойди к окну! Как ночь нежна[187].
Они постояли у окна. Было полное безветрие, и ничто не качало тень амальты. С ветвей свисали темные листья и длинные стручки с горошинами, но кистей желтых цветов не было.
– Ты долго писал это стихотворение?
– Нет. Я сочинил его в едином порыве, когда эта чертова птица не давала мне уснуть. Однажды я написал шестнадцать безумных терцетов, лихорадочно стремясь к какой-то вершине. Можешь себе представить? Шестнадцать! Я чуть с ума не сошел. А потом несколько дней доводил стихотворение до ума. При этом мне жутко не хотелось даже смотреть на него, и я избегал этого, как мог. У меня всегда так. Терпеть не могу писать.
– Ты терпеть не можешь писать?! – Лата повернулась к нему. – Почему же тогда пишешь?
Амит нахмурился:
– Это лучше, чем тратить жизнь на возню с законами, как отец и дед. А главная причина в том, что мне нравится, когда вещь уже написана. Писать ее – вот что скучно. С небольшим стихотворением помогает, конечно, вдохновение. Но с этим романом приходится силой загонять себя за стол. За работу, за работу, Макбет, не увиливай[188].
Лата вспомнила, что Амит сравнивал роман с неудержимо разрастающимся баньяновым деревом. Это сравнение показалось ей довольно зловещим.
– Может, ты выбрал слишком мрачную тему?
– Да. И наверное, это слишком недавняя история. – Со времен голода в Бенгалии не