с тобой молодцы. Полно конструктивных идей, которые мы претворяем в жизнь. Обладаем большим опытом в правоведении и экономике. Мысленно принимаем отважные и эффективные железные решения…
– Так я поговорю с ма, дада, – прервал его Дипанкар. – Тапан терпел это все месяцами, но нельзя, чтобы он терпел еще хоть один день. Если ты и я – как, надеюсь, и ма – выступим единым фронтом и бабá поймет, что Тапану тошно в Джхиле, он согласится с нами. Да и вообще, он будет рад, если Тапан будет рядом. Он без него скучает. Тапан – единственный нормальный ребенок в семье, и с ним только одна проблема – его табель.
Амит кивнул:
– Подожди, он достигнет возраста, когда его можно будет привлекать к ответственности, и у него разовьется его собственный вариант безответственности. Он же Чаттерджи.
16.5
– Но мне казалось, что вы зовете его Шамбху, – сказала госпожа Чаттерджи садовнику. Она имела в виду молодого помощника садовника, который закончил работу в пять часов и ушел домой.
– Да, верно, – подтвердил садовник, энергично кивая. – Так я насчет хризантем, мемсахиб…
– А теперь, когда он уходил, вы назвали его Тирру, – упорствовала госпожа Чаттерджи. – Так он Шамбху или Тирру? Я думала, он Шамбху.
– Да, мемсахиб, верно.
– Откуда тогда Тирру?
– Он не пользуется этим именем сейчас, мемсахиб, – чистосердечно объяснил садовник. – Он скрывается от полиции.
– От полиции?! – изумилась госпожа Чаттерджи.
– Да, мемсахиб. Но он ничего не сделал. Просто полиция не дает ему покоя – вроде бы из-за продовольственной карточки. Возможно, он добыл ее как-то незаконно – он ведь не местный.
– Мне казалось, что он из Бихара или откуда-то из тех мест, – сказала госпожа Чаттерджи.
– Да, мемсахиб. Или из Пурва-Прадеш. А может, даже из Восточного Уттар-Прадеш. Он неохотно говорит об этом. Но он неплохой парень, видно, что у него на уме нет ничего дурного. – Садовник указал на клумбу, прополотую Тирру.
– А почему он к нам устроился?
– Он считает, что дом судьи – самое безопасное место, мемсахиб.
Госпожа Чаттерджи не совсем поняла эту логику.
– Да, но… – начала она, но решила оставить это. – А что вы хотели сказать о хризантемах?
Садовник принялся толковать о безобразиях шоферского сына. Она кивала, но не слушала. «Все это очень странно, – думала она. – Может быть, рассказать мужу?» Тут она увидела Дипанкара и стала махать ему, чтобы посоветоваться с ним.
Дипанкар подошел. Он был одет в курту-паджаму и имел серьезный вид.
– Произошло нечто чрезвычайное, Дипанкар, – сказала его мать. – Мне нужен твой совет.
– Он и с деревьями так поступает, мемсахиб, – продолжал садовник, увидев в подошедшем союзника. – Он сбил все плоды личи, все гуавы и все джекфруты с дерева, что растет в задней части сада. Это меня всерьез беспокоит. Только садовник может понять страдания дерева. Мы трудимся не покладая рук, заботимся о том, чтобы оно плодоносило, а этот бандит сбивает плоды палками и камнями. Я показал их шоферу, а что толку? Он не шлепнул его, даже не рассердился. Все, что он сказал: «Сынуля, так не поступают». Если бы мой сынишка повредил его большой белый автомобиль, вот тогда он разошелся бы, – заключил садовник, энергично кивая.
– Да-да, это весьма плачевно, – рассеянно отозвалась госпожа Чаттерджи. – Дипанкар, дорогой, ты знаешь, что этот смуглый молодой человек, который помогает в саду, скрывается от полиции?
– Да ну? – задумчиво отреагировал Дипанкар.
– Тебя это не беспокоит?
– Нет пока. А что?
– Но он же может зарезать нас прямо в постели!
– А что он натворил?
– Неизвестно. Это может быть все что угодно. Мали говорит, что это связано с продовольственными карточками. Но он не уверен. Прямо не знаю, что делать. Твоему отцу очень не понравится, что мы прячем беглого преступника. И он ведь даже не из Бенгалии.
– По-моему, Шамбху – хороший парень.
– Его зовут вроде бы не Шамбху, а Тирру.
– Я думаю, не стоит беспокоить бабу́.
– Но полиция разыскивает преступника, а он ухаживает за хризантемами судьи Высокого суда…
Дипанкар посмотрел на сохранившиеся белые хризантемы на дальней клумбе позади его хижины.
– Я посоветовал бы все же не говорить об этом бабé. У него и без того хватит забот теперь, когда Тапан уходит из Джхила.
– Конечно, полиция не всегда… – продолжала госпожа Чаттерджи. – Что ты сказал?
– И поступает в Святого Ксаверия. Очень мудро с его стороны. И тогда, ма, он сможет посещать Шантиникетан.
– Шантиникетан?
Госпожа Чаттерджи не могла понять, какое отношение имеет это святое место к тому, о чем они говорили. Ей вспомнились деревья – большие деревья, под которыми она сидела и внимала урокам своего великого учителя Гурудева, насадившего сад всей бенгальской культуры.
– Он был оторван от почвы Бенгалии и потому несчастен. Отсюда его раздвоение, понимаешь, ма?
– Ну да, я же говорю, у него два имени, – сказала госпожа Чаттерджи, следуя по другой колее разговора. – Но при чем тут Тапан и школа Святого Ксаверия?
– Я говорю о Тапане, маго, – произнес Дипанкар задушевно. В голосе его звучала спокойная печаль. – Ему нужно не озеро Джхил, ему не хватает «глубины бесконечных озер – нежных, прохладных, как полуночное небо». Поэтому он и грустит. Поэтому и оценки у него такие плохие. В этом причина. Он страдает без песен Тагора, он привык слушать, как вы с Куку исполняете «Рабиндрасангит»[185] по вечерам, в час коровьей пыли[186].
Дипанкар говорил очень убедительно, потому что убедил в этом самого себя. Он даже продекламировал волшебные строки:
– Наконец тоске по дому стал я не в силах сопротивляться…
Кланяюсь родине прекрасной моей – Бенгалии!
О, берега Твоих рек, прохлада и утешенье ветров;
равнины твои, чью пыль небо, склоняясь, целует;
в утренних сари тумана деревни Твои – гнезда покоя и тени;
Твой зеленый манговый лес, полный веселых забав пастушков;
о, глубина бесконечных озер – нежных, прохладных,
как полуночное небо;
о Твои добрые жены, несущие кувшины с водой по домам;
я трепещу всей душою и плачу, когда говорю тебе: «Мама».
Госпожа Чаттерджи декламировала вместе с сыном. Она была глубоко тронута. Дипанкар тоже был глубоко тронут.
– Вот поэтому он и плачет, – заключил он.
– Но он не плакал, – возразила госпожа Чаттерджи, – только сердился.
– Это потому, что он не хотел расстраивать тебя и бабý. Но, ма, готов поклясться самым для меня дорогим, что сегодня он плакал.
– Ну, знаешь, Дипанкар… – произнесла госпожа Чаттержи, удивленная и чуть недовольная его горячностью. Однако затем подумала о Тапане,