стола и схватил Дипанкара за руки:
– Ты серьезно?
– Да. Когда я медитировал сегодня, ко мне пришло это решение. Окончательное.
Амит так обрадовался, что даже не спросил Дипанкара о причинах его решения. К тому же он понимал, что выражены они будут в форме непостижимых многозначительных абстракций.
– И как долго оно будет окончательным? – поинтересовался Амит.
Дипанкар обиженно нахмурился.
– Ну, прости. И спасибо, что сказал мне. – Амит тоже нахмурился. – Ты делаешь это не ради меня? Жертвоприношение на алтарь литературы? – спросил он с виноватым и благодарным видом.
– Нет, – ответил Дипанкар. – Вовсе нет. – Однако тут он был не вполне искренен. Мысль о том, как это повлияет на жизнь Амита, играла важную роль в принятии решения. – Но я хочу поговорить с тобой о Тапане. Не возражаешь?
– Нет, ты все равно уже выступил гостем из Порлока[184]. Наш братишка что-то ходит как в воду опущенный.
– Ты тоже заметил?
Когда Амит переживал муки рождения романа, он уделял гораздо больше внимания чувствам своих персонажей, чем чувствам родных.
– Да, заметил. А ма говорит, что он хочет бросить школу.
– И знаешь почему?
– Нет.
– Вот об этом я и хочу поговорить. Не возражаешь, если я закрою дверь, а то Куку…
– Куку может проникнуть сквозь любую дверь. Это для нее не препятствие. Но закрой, конечно, если хочешь.
Дипанкар закрыл дверь и сел на стул у окна.
Он передал Амиту все, что рассказал ему Тапан. Амит слушал, страдальчески морщась и время от времени кивая. Когда Дипанкар закончил рассказ, он не сразу смог заговорить.
– И сколько времени это происходит? – спросил он наконец.
– Уже больше года.
– Меня сейчас стошнит… А ты уверен, что он не преувеличивает? Ну, знаешь… Может быть, ему кажется…
– Он ничего не преувеличивает.
– А почему он не обратился к директору, завучу?..
– Это же интернат, дада. Тогда начался бы еще худший ад.
– Ужас какой. Просто ужас. А где он сейчас? С ним все в порядке?
– Он в моей комнате. А может быть, ушел гулять с Пусиком.
– Но с ним все в порядке?
– Да. Но если через месяц мы отправим его обратно в Джхил, все будет плохо.
– Господи… А я ни о чем и не подозревал. Бедный Тапан. Он никогда не жаловался.
– Знаешь… – сказал Дипанкар, – вряд ли это его вина. Он, может быть, думал, что мы в ответ сочиним очередной куплет. В нашей семье не принято говорить ни о чем серьезном, мы лишь перебрасываемся шутками.
Амит кивнул.
– Как ты думаешь, он захочет перейти в другой интернат?
– Вряд ли. Джхил не хуже и не лучше любого другого пансиона. Все они воспитывают задир или конформистов.
– Но ведь и ты окончил Джхил.
– Я говорю об общей тенденции, а не о чем-то неизбежном. Но мы должны что-то сделать. Я имею в виду, мы с тобой. У ма будет нервный припадок, если она узнает об этом. А если узнает бабá, Тапан будет не в силах поглядеть ему в глаза. У Куку бывают здравые идеи, но доверить ей какой-либо секрет было бы идиотизмом. То же самое с Минакши: семья Мера будет знать об этом в тот же час, а еще через час мать Аруна поведает об этом всему свету. Тапан и со мной-то ни в какую не хотел говорить. Я дал ему слово, что расскажу только тебе.
– И он не возражал?
Дипанкар колебался лишь какую-то долю секунды.
– Нет, – ответил он.
Амит взял ручку и нарисовал небольшой кружок в тексте стихотворения, которое сочинял.
– Но ему, наверное, будет трудно устроиться в другую школу в это время года? – предположил он, пририсовав кружку глаза и два больших уха.
– Будет легче, если ты спросишь кого-нибудь в Святом Ксаверии. Это твоя старая школа, и они всегда говорят, что гордятся тобой.
– Да, верно, – отозвался Амит задумчиво. – И я по их просьбе в этом году был на встрече с читателями и читал свои стихи, что делаю очень редко. Так что поговорить, наверное, можно. Но как я это им объясню? Не его плохим здоровьем – ты говорил, что он запросто переплывает озеро туда и обратно. Разве что мигренями? Может, у него болит голова оттого, что ему приходится далеко ездить? И потом, если мы среди учебного года затеем переводить его в другую школу, ма, скорее всего, будет возражать. Лучше поставить ее перед свершившимся фактом.
– Да, – согласился Дипанкар. – Как говорит бабá, никакой факт нельзя считать свершившимся, пока он не свершится.
Амит подумал об унижениях, которые пришлось пережить Тапану, и его стихотворение окончательно вылетело у него из головы.
– Я поеду после ланча, – сказал он. – Не знаешь, автомобиль, как всегда, кукукнулся?
– Не знаю.
– Но как все-таки убедить ма? – нахмурился Амит.
– Да, это проблема, – согласился Дипанкар. Его решение взять на себя работу в банке придало ему решимости во всем, но лишь на час, и этот настрой уже спадал. – Что такого может дать Тапану Калькутта, чего нет в Джхиле? Не могла же у него вдруг проснуться неудержимая тяга к астрономии, так что без телескопа на крыше никак. Жажда знаний и все такое. Тогда ему действительно надо было бы жить дома и ходить в обычную школу.
– Вряд ли ма будет так уж рада, если один из ее сыновей будет поэтом, второй провидцем, а третий астрономом. Пардон, банкиром-провидцем, – улыбнулся Амит.
– Так, может, головные боли?
– Что «головные боли»? А, эти его мигрени? Да, думаю, это могло бы сойти, но… давай лучше думать не о Тапане, а о ма.
Несколько минут они ломали головы, пока Дипанкар не предложил:
– А как насчет бенгальской культуры?
– Бенгальской культуры?
– Да. В Джхиле исполняют только одну второстепенную песню Тагора из сборника, а бенгальского языка вообще не преподают.
– Дипанкар, ты гений.
– Да, – согласился Дипанкар.
– Это то, что надо. «Бенгальская душа Тапана тонет в болоте Великой Индийской Сентиментальности». Ма только на днях сетовала насчет отмирания его бенгальских корней. Это, несомненно, стоит попробовать. Но знаешь, мне кажется, на этом нельзя останавливаться. Мы должны изложить все это директору школы, а если надо, то и шум поднять.
Дипанкар покачал головой:
– Если втянуть в это бабý, как раз шум, боюсь, и поднимется. Мне кажется, что в первую очередь надо спасать Тапана, а не бороться с дикими порядками в Джхиле. И знаешь, дада, тебе надо поговорить с Тапаном, провести с ним какое-то время. Он тобой восхищается.
Амит молча принял упрек, подразумевавшийся в словах младшего брата. Задумавшись, он сказал:
– Я смотрю, мы