Кто бы сомневался — никого другого к ним бы просто не пропустили, к собственной охране Алексей относился крайне внимательно. Иначе быть не может, слишком много разного рода прецедентов, весьма нехороших по своим последствиям случилось с правителями, кто мерами предосторожности заранее не озаботился или пренебрег ими. А его охрана, лейб-кампания, прекрасно знает что не переживет царя, буде его убийца настигнет. Не только его, свою жизнь рынды охраняют.
— Государыне в тепло надо, прогулка закончена, а мамки с няньками о том бояться сказать. Вот царицы меня и отправили ваши царские величества побеспокоить. Доченька, иди в терем, хорошая моя. Царское дите в себе носишь — тут с бережением тебе жить нужно. Иди, государыня.
Князь-кесарь низко поклонился собственной дочери, на людях он всегда вел себя с ней подчеркнуто почтительно. И это говорило о том, что случилось что-то серьезное, иначе бы иной разговор пошел.
— Пойдем, Катенька, я тебя провожу.
Алексей помог встать жене — в шубейке той подняться было затруднительно, сильно животик выпирать стал. С другой стороны уже Иван Федорович подхватил дочку под локоток. Так они ее довели до терема, где царицу окружила плотной группой комнатные боярыни. Отдали им с рук на руки царицу. Те пестрыми курицами сразу закудахтали, так что он незаметно поморщился — бабье недолюбливал. И постояв минуту, они оба направились в соседний терем — там обычно занимались государственными делами. И хотя кроме караульных гвардейцев, охраны нигде не было видно, Алексей не сомневался, что все бдят и за ними присматривают десятки пар настороженных глаз. Стрельцы у входа вытянулись, вскинули заряженные фузеи с примкнутыми штыками — Алексей милостиво кивнул. Ему такое не в тягость, зато для служивых неимоверная награда, которой гордиться до конца своих дней будут, и внукам рассказывать, каждый раз добавляя излишние «детали»…
— Государь, зело много ты знаешь, я даже боюсь спрашивать откуда. Но насчет схизматиков ты прав полностью — бог их в богатстве, только ханжески себя крестят. Что католики, что лютеране — душу человеческую запросто погубят ради денег. Ишь, что затеяли — так открыто разбоями своими похваляться, шпыни ненадобные, графами и баронами жалуют. Наш «светлейший» хоть и вор первостатейный, но на поле боя отличался, а не на разбое. Хотя наворовал много — два городка и три сотни деревенек — уму непостижимо!
Князь-кесарь хмыкнул, когда они уже сидели в креслах и Алексей закурил папиросу, первую за день. Терпел, сколько смог, от пагубной привычки нужно было избавляться, но воли недоставало.
— Короли «наши» на Берлин идут в силе тяжкой, мыслю, уже баталия состоялась, и город сей разграблен. А может и не случилось ничего — Фридрикус не дурак, должен сообразить, что противостоять не сможет. Так что есть возможность с ляхами посчитаться — родитель твой слово свое сдержит, тут без обмана. Нужно токмо свеям Выборг отдать, а ему Парадиз любимый — но токмо на шведской стороне, южный берег реки нашим будет, чтобы торг вести. И Корела тоже — то древняя наша вотчина. А Петербург этот… да хрен с ним, город на болотах, погибельное место. Мы лучше в Шанцах обоснуемся, постройки разберем, и городок в камень оденем.
Князь-кесарь усмехнулся — «окно в Европу» Ромодановский недолюбливал, охал, подсчитав убытки, во что обошелся каприз прежнего царя. Не в устье град строить надо, там затопления постоянные, а на месте Ниешанца, где Охта в Неву впадает, там намного суше и лучше, пригодное то место. Новгородцы ведь не глупы, что там слободу свою поставили, и место им знакомое — не раз сражались, все знакомо.
— Так и будет — у него свой град, у нас свой, — пожал плечами Алексей — ради дела можно «герру Петеру» его любимую игрушку отдать. И он посмотрел на тестя, тот правильно понял его взгляд.
— Князь Михайло Голицын наши полки в Смоленске собирает, а Аникита Репнин в Киеве. Вот роспись, государь…
Князь М. М. Голицын («Старший», так как младший брат имел тоже имя), из «птенцов гнезда Петрова» — один из выдающихся русских полководцев (и даже флотоводцев) того времени, одержавший несколько громких побед. Вот только жена его, княжна Татьяна Борисовна Куракина, по матери своей Лопухиной (сестре царицы) приходилось двоюродной сестрой царевичу Алексею. А такое родство среди русского боярства многое значило…
Глава 19
— Мне державу свою по кусочкам создавать надобно заново, и я от этого не отступлюсь. Фридрикуса побить надобно, пока кайзер в нашу распрю не вмешался — потом поздно будет, сейчас урвать побольше надобно.
Петр Алексеевич тихо цедил слова, говоря сам с собою. В ход сражения он не мог вмешаться, командуя правым флангом союзной армии, имея всего девять тысяч войска, половину которого составляли «природные» русские, по большей части его «потешные».Остальные являлись либо «ливонцами», набранными в бывших шведских провинциях, или наемники, в том числе и перешедшие на его службу из прусской армии в Кенигсберге.
И сражались сейчас его войска против вчерашних союзников — саксонских мушкетеров короля Августа, курфюрста их, ни с чем не спутаешь. Дрались не хуже пруссаков, даже лучше — все же сражений эти наемники много прошли, сплошь ветераны. Но кондотьеры дерутся за деньги, а вот с этим у «любезного друга» как всегда было не очень — много тратил на любовниц этот великий «делатель бастардов». Вроде и возраст уже почтенный, скоро полувековой юбилей, а все не унимается — увидит смазливое личико, перья сразу распускает, что твой кочет, только не кукарекает.
Вот только солдатам его от королевских «альковным побед» ни тепло, ни холодно. Сейчас вяло сражались, особо вперед уже не лезли, а попав под орудийные залпы центральной батареи смешались. Василий Корчмин, давний его потешный, пушкарских дел мастер, знал, как надлежит стрелять в баталии. Сам во многих походах и сражениях участвовал, ранен был трижды, и чин имел весомый — будучи капитан-поручиком бомбардирской роты, где сам «герр Петер» был капитаном. А еще майором лейб-гвардии Преображенского полка, что чин равный полковникам, а то и бригадирского ранга. А теперь особо дорог, как и каждый из его преданных гвардейцев, что по собственной воле отправились с ним в изгнание, потеряв в отечестве поместья с людишками, но не предали его. А еще радовало, что не прельстились на посулы царя Алешки, в отличие от родовитых — те все его покинули, будто и не были никогда помощниками ему в делах. Спесь боярская, а не верность, вот что им дороже — Долгоруким, Голициным, Шереметьевым, Салтыковым и прочим, отшатнувшимся от него, предпочитавшим служить сыну, а не отцу, который их в люди вывел, чины даровал, наградами баловал.
— Ай да Васька — дело знает! Палить нужно беспрерывно, тогда саксонцы в смятение придут. Мин херц, душа горит, позволь в деле участие принять. А то драгуны в седлах истомились!
Меншиков с горящими глазами придвинулся к нему, ноздри трепетали, вдыхая запах пороха и крови. Действительно — как старый боевой конь, а ведь на стену Азова когда-то первым влез, самого агу янычар проткнул в той схватке, чем немало гордился. И сейчас стоит красавцем — ладонь сжата на эфесе изукрашенной драгоценными камнями шпаги, шляпа с плюмажем пера чудной птицы страуса. Да и разодет в кружева с орденскими лентами, каких у него много, не всякий король столько и получит. Ладно, орден Андрея первозванного честно заслужил, вместе с ним на абордаж взяв два шведских корабля в устье Невы. А вот другие награды чуть ли не выпросил у союзных монархов, двое из которых сейчас против него и сражаются.
Если датский орден Слона даровал ему оставшийся нейтральным Фредерик, то польский Белого Орла получил от Августа, а прусский Черного Орла даровал ему Фридрих-Вильгельм. С полками последнего сейчас сражается неугомонный шведский король, ядро бы чугунное в его упрямую голову. И хотя пруссаки и брандербуржцы дерутся отчаянно, но шведы лютуют, лезут напролом, как и их монарх, что размахивает шпагой. А вот воинство из Мекленбурга, с зятем прибывшее, весьма ненадежное — Карл их дважды спасал, но оно и понятно — опыта в баталиях никакого нет.