Это же все восточные земли Белой Руси достанутся, за которые воевали двести лет, походами ходили, но в конечном итоге они литвинам достались. Да посули ему Себеж, Полоцк, Витебск, Велиж, Могилев, Рогачев и Гомель, он бы сразу согласился. В войне один на один от Польши эти земли не отобрать, но сейчас воевать за русские православные земли будут шведы с «ливонцами». Нще на Малой Руси по правому берегу Днепра посулили владения полковые в Каневе, Черкасах, Умани и гетманской столице, разоренном много лет тому назад Чигирине. Последний обороняли два года, сражались там яростно с турками, когда правил его рано умерший старший братец царь Федор Алексеевич. Да и покойный генерал Патрик Гордон ему много рассказывал о той осаде, ведь он тамошним гарнизоном командовал. Так что земель Русской державе может отойти много, предельно много, с православным людом, что ляхов ненавидит.
— Дурак ты будешь, сын мой, если этот отцовский замысел в угоду толстопузым боярам порушишь, — пробормотал Петр сквозь стиснутые зубы. Все же его корня Алешка сообразить должен, что обмен на Выборг того стоит. Да и уступки не столь серьезные — просто торговлю с Голландией и Англией, и другими странами вести через его нынешнее Ливонское королевство. И была надежда что Герцу удастся выбить отвоеванные у шведов Ингрию и Карелию — или хотя бы какую-то часть их. Прикипел он всем своим сердцем к любимому «Парадизу», в Петергоф на яхте плавал, ведь там «Монплезир» остался, дворец им построенный. Выборг Карлу придется отдать, как и половину Карелии. А вот Ингерманландия ему достаться может, а Шлиссельбург можно и сыну оставить, кинуть кость боярам — все же Орешек древняя новгородская крепость, как и Корела, которую шведы Кексгольмом нарекли.
Петр вздохнул, потирая лоб — если сын сделает уступки, не столь и серьезные для него, пусть даже после того как уговоренные белорусские и малороссийские земли к державе присоединит (больше поляки вряд ли по миру отдадут, и так взвоют), то о будущем заботиться не стоит. Не хотели бояре морем торговать, он на себя все трудности возьмет. Пусть товары в Петербург и Нарву доставляют, найдется куда перепродать. Те же английские купцы пеньку и железо по хорошей цене покупают, а наценка в его казну идти будет, а там талер к талеру — счет на десятки тысяч фунтов пойдет.
Да и сам в накладе от раздела Польши не останется — Жемайтия ему вся достанется, и Инфлянты — то часть Лифляндии, и народ там русского корня проживает, хорошими подданными будут. А там и Курляндию присоединить нужно, но как сделать так, чтобы его право признали…
— Мин херц, в Данциге герцог Фердинанд Кетлер живет — старик вполне бодрый, хотя ему шестьдесят три года, — Меншиков словно мысли его прочитал. — Его на твоей племяннице женить надобно.
— Вельми злобен, что с Митавы ландтаг его с герцогиней-матерью изгнали, с Анькой он на ложе не возляжет — ненавистна ему, силком сверху не положишь. А той дуре, ее свекрови, я по десять тысяч рублей нынче перестану выплачивать — денег в казне нет на это, чтобы прихоти бабские оплачивать. Пусть ее новый муженек платит, я не причем…
— Мин херц, ты не торопись. Найду я десять тысяч, заплатим, и даже полсотни тысяч дать можем, токмо пусть грамотку дура напишет. И старика я уговорю, найду доводы. И женится на Аньке, и в брачную постель ляжет, и долг супружеский на глазах придворных выполнит, — в голосе Меншикова послышалось такое, что Петр уже не сомневался, что так и будет — старик женится и супружеский долг выполнит прилежно, тут у «светлейшего» не забалуешь, умеет строптивых уговаривать, как и он сам.
— А дальше что, Алексашка?
— Родит наследника Анька, обязательно родит, тут я не сомневаюсь, девчонку нужнее, лучше парочку. А ты на любой из них нашего «Шишечку» женишь — вот и все, герцогство твое будет полностью. Но можно сразу же регентство взять, как племянница от родов разрешится. А ведь старый герцог того, помереть может, когда момент нужный наступит. Хи-хи, от услад постельных такое часто случается. И грамотку духовную сразу напишет, что просит ливонского короля о детках своих позаботиться.
— В Данциг поедешь, как мир с Фридрикусом заключим. Токмо побить его нам надобно, без этого никак.
— Побьем, у нас воины есть, что двадцать лет воюют уже, некоторые в азовские походы хаживали. А у Каролуса так вообще упертые служивые, их Алешка даже «отморозками» почему-то именовал.
— У пруссаков не хуже — с французами воевали в имперских войсках, с самим герцогом Мальбруком в походах, да с принцем Савойским. Мыслю, битва страшная будет, саксонцы Августа тоже воевать умеют…
Фердинанд Кетлер, последний из династии, умер бездетным, и не мудрено — женился в семьдесят лет…
Глава 16
— Интересно его царское величество Алекс II в грамоте этой изъясняется — «мир без аннексий и контрибуций». Но тогда вопрос поневоле возникнет у моих верноподданных — а за что воевали, раз все приобретенное отдать обратно моему «брату» Карлу придется.
Король Фредерик вперил задумчивый взгляд во Фрола, что прибыл с тайной миссией, спешно отправленный из Москвы всего восемь дней тому назад, сразу же после тайных переговоров с посланником шведского короля бароном Герцем. Спал урывками, проделав половину протяженного пути в седле, да еще сторожась при этом в польских землях, особенно в Инфлянтах. Но по герцогству Курляндскому путь пошел гораздо быстрее — были заранее заготовлены подставы, а в Либаве его ожидала бригантина под Андреевским флагом — с Ливонией пока датчане не воевали, и можно было проделать морской путь до Копенгагена в относительной безопасности. Все же на Балтике их застиг шторм, и Фрол облевал отведенную ему каюту. В море он себя чувствовал плохо, «болезнью» страдал, и токмо перетерпел все эти плавания ради исполнения «дел государевых».
Разве он мог подумать год тому назад, что жизнь его так кардинально изменится в одночасье. Ведь был разжалованным сержантом лейб-регимента «светлейшего» князя Меньшикова, посланным в Литву для сопровождения беглого царевича Алексея, что поддавшись уговорам, возвращался в Петербург, где его ожидал разгневанный за измену и ослушание царь, а там следствие с пытками, скорый суд и плаха. В том, что так и будет, у драгун сомнений не оставалось, а потому втроем они позволили царевичу бежать из-под стражи снова, убив преображенцев, что охраняли царского сына, вернее стерегли, чтобы вдругорядь не сбежал.
И закружилась жизнь, понесла его бурным течением, как река в половодье, побросало щепкой от берега к берегу!
Царевич Алексей отказался возвращаться обратно под покровительство своего свояка, австрийского цесаря. Наоборот, кинулся с головой в самое пекло — в сопровождении капитан-поручика Никиты Огнева отправился в Москву, дабы в Первопрестольной против собственного отца мятеж учинить. И не ошибся — сильны в столице боярские рода, многим не по нраву пришлись преобразования царя-реформатора. А про церковных архиереев и говорить не приходится, многие ведь давно Петра Алексеевича «кукуйским чертушкой» называли. А там и другие сторонники нашлись, много их было царем недовольных. Тех же стрельцов взять, многих ведь без всякой вины истязали, хорошо, что не замучили до смерти, или на плаху бросили. И так несколько сотен несчастных всю зиму ворон кормили, развешанные на всем протяжении кремлевских крепостных зубцов.
В стане ведь ужас творился — податями так обложили что посады и «черный люд» выли, последнее отдавая. А не дашь, так солдаты придут и все отберут, до зернышка. Фрол Андреев такое хорошо знал — сам наряды драгун водил, чтобы недоимки выбить. Так что царевич опору обрел, за зиму сплотил комплот, а по весне всем миром поднялись против «кукуйского чертушки». Выбрали патриарха, а тот анафеме царя предал, в лютеранских ересях обвинил. И на трон благоверного царя Алексея Петровича возвели, за руки его две царицы держали, да вся боярская Дума, да выборный Земской Собор. Вся русская земля поднялось супротив дьявольских насаждений — где это видано, чтобы силком заставить людей бороды сбривать.