Петр снова показал увесистый кукиш, фыркнул недовольно, но взял себя в руки, успокоился. Затем произнес с нехорошей улыбкой:
— Я тебя за язык не тянул, ты сам сказал, что границы по «вечному миру» нерушимы. Так вот, что отрезано от шведской Померании, ей и возвращено будет полностью. До последнего аршина, посмотрим на старых картах, сверимся. А так как Кашубию я тогда не получу, пусть король Карл всей своей отчиной владеет купно, то всю Дальнюю Померанию с городами Кольберг и Лауэнбург ты на меня по мирному договору отпишешь. Али на Карла — никто тебя не неволит, но герцогом Померанским тебе уже больше никогда не быть. Будешь знать, как охульно лаяться на меня подобно псу бездомному. За поносные слова ответ держать надобно, «брат мой» Фридрикус!
Петр с нескрываемым злорадством посмотрел на ошарашенное лицо Фридриха-Вильгельма, тот явно не ожидал столь наглой аннексии. И это было только начало его бед, он-то прекрасно знал, что происходит в любимой Пруссии, уже оккупированной шведскими и русскими войсками.
— Мемель я на шпагу взял, как и Кенигсберг — этого мне достаточно, на всю твою Восточную Пруссию я пока не претендую. Достаточно будешь, если Земландский полуостров передашь мне с округой, с Мемелем неплохая территория получится — как раз для княжества. Неплохой такой удел для изгнанного царя, которого вы все шельмовать вздумали.
Фридрих побагровел — столь наглого и циничного грабежа от недавнего союзника он никак не ожидал. Ладно бы Мемель и Штеттин, с этим он бы еще согласился, потом, попозже можно собраться с силами и реванш взять. А так его просто в одночасье от Балтийского моря полностью отрезали, бесцеремонно. И Петр, словно прочитав его мысли, с усмешкой произнес:
— Нечего твоему величеству корабликами баловаться, чай твоя держава сухопутная, а флот токмо для нас. И решать все вопросы торговли морской будут только мы трое — я, Фредерик и Карл — другим на Балтике не место. А торговать твои купцы могут свободно, как прежде — через Штеттин и Данциг с Эльбингом, или мой Кенигсберг. Я даже пошлину малую прикажу брать с товара твоего, как с доброго соседа и «милого брата».
— Я никогда не примирюсь с таким произволом. И подписывать ничего не стану, и никогда не признаю…
— Не торопись, ты ведь еще не знаешь, где обрести нечаянное счастье сможешь. Если мне полную сатисфакцию дашь по всем этим пунктам, о которых тебе поведал, — Петр говорил пусть с усмешкой, но хладнокровно, — то верну тебе полное покровительство мое, а нанесенные обиды забуду. И ты из войны со мной и братом Карлом, хоть и с потерями серьезными выйдешь, но взамен приобрести можешь не меньше, если не больше. В отличие от тебя я слово держу, и облагодетельствовать тебя сумею! Ущерб возмещу сторицей, но и ты сам для этого руки свои приложить должен.
Несмотря на замаскированное оскорбление, король нисколько не обиделся, воспринял слова «герра Петера» как должное. И навострил уши, зная, что беглый русский царь пустыми обещаниями не бросается. А тот закурил трубку, посмотрел на Фридриха, и негромко произнес:
— Мир ведь куда лучше войны, и его итогами все должны быть довольны, ибо за счет одного плохого соседа интересы многих потентатов удовлетворить можно. Особенно когда соседушка всем крепко насолил…
Вот так Бранденбург воспользовался своим удачным месторасположением…
Глава 21
— Как сказал однажды незабвенный Остап Бендер — «сбылась мечта идиота, я стал миллионером». А тут куда круче — обладатель первого в мире золотого русского рубля. Причем из дукатного золота, с самой высокой в этом времени 986-й пробой.
Алексей усмехнулся, крутя в пальцах золотой кругляш, на котором был отчеканен его образ в шапке Мономаха. Основой взят дукат — самая ходовая во многих европейских странах монета, известная и под другими названиями. Двойной дукат именовался дублоном, в России все золотые монетами назывались издревле червонцами, только каждый раз уточнялось, откуда именно монеты. В ходу до «папеньки» было исключительно серебро, рубль являлся счетной единицей. Ведь самыми ходовыми монетами еще при деде, царе Алексее Михайловиче, были копейка и деньга, которые чеканили из проволоки. Тонкие чешуйки, веса в них всего ничего, в копейках едва полграмма, а в деньге вдвое меньше. Серебро было привозное — все полученные «ефимки», то есть талеры, купцы были обязаны сдавать в казну, монеты плавили и чеканили монеток на треть больше объявленного номинала — обычная в этих временах практика, когда драгоценного металла жуткая нехватка.
Обычно начинали «порчу» монеты — делали содержание того же серебра меньше номинала. Тот же «папенька» стал чеканить вполне полновесные рубли, с ефимок, потом сохраняя прежний вес монеты, постепенно уменьшал пробу серебра — сейчас в рубле около 18 грамм, три четверти веса — примерно 750 проба. Но ведь после злосчастного Прутского похода было еще хуже — Алексей держал эти рубли, которые не вызывали у иноземцев никакого доверия — сплав почти биллон, едва шестисотая проба. Серебра не хватало, золота в обороте нет — а казна постоянно пустая, а расходы растут с каждым днем.
Царь Петр Алексеевич повелел отчеканить только медную копейку и деньгу, оставив в обороте серебряные гривны, полтины и рубли. Иначе нельзя — до сих пор хорошо помнили, какой случился в Москве бунт из-за бесконтрольной чеканки медных монет больше полувека тому назад.
Вон в Швеции до последнего времени барон Герц свои медные далеры принялся чеканить от отчаяния. Пришибли бы стервеца, но тут королю Карлу подфартило — дочиста ограбил Восточную Пруссию, вот и потекло серебро в Стокгольм, доверие шведов к монарху возросло, как и терпение. Свою часть урвал «папенька» — отправил первую партию из двухсот тысяч талеров в качестве выкупа за Ливонию и оплаты за поставки оружия и обмундирования, которое изымалось в стрелецких полках, переходивших на русские кафтаны. Теперь до казны прусского короля добрались, и Берлин предали ограблению — так что миллион талеров перепадет не меньше.
— Вот, государь, полтина новенькая — посмотри какие вышли. Теперь в твоем рубле серебра будет больше, чем в дедовском, хотя царь Алексей Михайлович таких не чеканил. Клеймо на ефимках только ставили особое, с «признаком». А мы хоть к благословенной старине вернулись, но монеты гораздо лучше, копеечка к копеечке, и все одинаковые, круглые вышли. Хороший станок ты удумал, государь, добрые монеты получаются.
Иван Федорович зачерпнул из шкатулки ладонью серебряные кругляши — блестящие, новенькие. Алексей только хмыкнул — в горячечном блеске глаз тестя он не увидел жадности, одна лишь радость от хорошо выполненной работы. Да и на счет «весомости» рубля князь-кесарь полностью прав — раньше ефимок примерно две трети рубля составлял, а сейчас ровно половину, оттого и полтиной стал, увесистая такая монета весом в унцию. Две таких монеты золотой дукат стоят, примерно в три с половиной грамма. И серебро на них идет пробой такой же, как у цесарцев, что в чешском серебре доходы черпают — богаты этим благородным металлом Рудные Горы. Ничего, до верховий Иртыша уже добрались, а там Алтайские горы обследовать начнут, благо карта имеется. Будет свое серебро, уже русское. Тут Алексей сощурил глаза, разглядывая монетки размером с советский гривенник и полтинник, но не юбилейный с вождем, а тот, что с номиналом, меньший по размеру. Это были новенькие копейки и алтын — три копейки, вот только не совсем это серебро, или даже низкопробный биллон, но вполне на него похоже. Но зато монетки достаточно крупные, практически идентичные советским образцам, и предназначены исключительно для внутреннего обихода. Такие вывозить не будут, только менять на золото начнут или товары, что и нужно.
Гривенники по десять копеек вполне соответствуют советским юбилейным полтинникам, но уже из высокопробного серебра отчеканены, как и полтины. Вот тут «порчу» устраивать ни к чему, доверие у иноземцев должно быть к русской монете полное, и брать будут охотно.