Без церемоний он снял с нее одежду: промокшую шубу, свитер и джинсы, сапоги и носки. Скоро она лежала перед ним почти обнаженная. Шон окинул ее быстрым взглядом, видя лишь то, что было нужно. Ноги в плохом состоянии, но не безнадежном, с пальцами рук дело обстоит получше. Обморожений нет, но с ней нужно обращаться предельно осторожно, иначе он принесет больше вреда, чем пользы.
Опустившись на колени, Шон снова накрыл ее одеялом и стал растирать и разминать каждую стопу, медленно, чтобы их согреть и восстановить естественное кровообращение. Он радовался, что она пока не приходит в сознание, ведь тогда ей будет больно, а он не выдержит выражения боли в ее глазах.
То же самое он проделал и с ее руками. Она кричала и пыталась вырваться, все еще погруженная в глубокое беспамятство гипотермии, не сознавая, что он пытается ей помочь. Шон удивленно поднял голову, оторвавшись от работы, и его глаза остановились на ее лице. Как же она красива. Слишком красива. Еще красивей, чем та, которую он любил… когда-то… так давно…
Не в силах помочь себе, Шон остановился. Ее пальцы постепенно согревались, краска возвращалась к ней вместе с кровотоком. Со слезами на глазах, с воспоминаниями, вырвавшимися за те рамки, в которые он их заключил, Шон укрыл ее до подбородка одеялом, не в силах смотреть на такую красоту, не в силах вспоминать о смерти, из страха, что сам бросится ей навстречу.
Шон отвернулся от Сасс, зная, что больше ничего не сможет для нее сделать. И все-таки что-то заставило его вернуться, убедиться, что она вне опасности. Он снова опустился на колени, и на этот раз его длинные, сильные пальцы коснулись ее холодных щек. Губы Сасс были пепельными, но уж больше не синими. Боже, тратить на это такую красоту, такую душу. Если бы только она знала, как это глупо. У него заболело сердце при одной только мысли об этом.
Осознав, что не может дольше смотреть, не потеряв от отчаяния сердце, Шон Коллиер наклонился и нежно прижался щекой к ее щеке, желая передать ей свое тепло и жизненную силу. Когда он исполнился уверенности, что его дар принят, когда первая слеза упала из его глаз на ее кожу, он поднялся и вышел из хижины.
5
К Сасс медленно возвращалось сознание. Она пошевелилась, и Шон тут же оказался рядом. Он пристально вгляделся в нее, отмечая произошедшие в ней перемены.
На ее щеках уже играл нежный, словно заря, румянец. Губы все еще оставались бескровными, и ему безумно захотелось своим поцелуем вернуть им жизнь. Она чуть откинула одеяло, так что обнажилась изящная рука и плечо. Шон, долго на нее смотревший, внезапно понял, что знает ее уже достаточно хорошо, хотя они не сказали друг другу ни слова.
Сасс Брандт оказалась проще и естественной, чем он прежде думал. На ногтях, коротких и ухоженных, никакого лака; видно, что они не являются предметом гордости. Но вот кожа холеная, о ней заботятся люди, получающие за это деньги. Свою работу они делают хорошо. Ее тело было самым ухоженным, какие он видел в своей жизни, а сравнивать ему было с кем, даже помимо той, другой, которую он любил.
Волосы ее спутались, и все-таки, высохнув, не утратили блеска. Краски в них нет, ни единой пряди; цвет, рыжий с золотом, естественный, и Шону это понравилось. Уже настала ночь, комнату освещали лишь свеча да огонь в очаге, и все-таки волосы сияют вокруг ее лица жарким ореолом.
В ушах серьги, но не бриллиантовые, а маленькие золотые колечки, единственное яркое пятно на бледной коже. Скоро она проснется и посмотрит на него. Какого цвета ее глаза? Он не мог вспомнить. Знал только, что глядят они прямо в душу. Сияют словно звезды. В течение нескольких последних часов он был сиделкой, сейчас будет опекуном, а потом она уедет. Резко отодвинув стул, он поднялся, взглянул на нее в последний раз и резко отвернулся. Но его тут же окликнули.
— Куда вы?
Ее голос был слабым, но таким же милым, как и накануне днем, а, может, и более красивым, поскольку он мог себе представить, что она говорит ему другие слова, просит остаться не из страха, а по другой, более приятной причине. Он остановился, и вопрос повис за его спиной. Допустим, он раздражен, но вовсе не грубиян. И Шон Коллиер повернулся к ней лицом.
— На кухню. Вам нужно поесть что-нибудь горячее и питательное. К примеру, суп. Я уже поставил его разогреваться.
— Спасибо. — Она попыталась улыбнуться. Это оказалось делом нелегким. Шон не стал ее поощрять к этому, остался стоиком, понимая, как она опасна для него. Да, он поможет ей, раз уж она попала в передрягу, но не даст этой львице устроиться слишком удобно в своем доме. Он не может позволить себе с ней сблизиться.
— С моей стороны это не гостеприимство, не заблуждайтесь. Когда я вас нашел, вы уже были при смерти. Я был бы вам весьма признателен, если бы вы устроили этот спектакль где-нибудь в другом месте. Но раз уж вы выбрали мой дом, я вынужден вас приводить в порядок.
И тут Сасс смогла улыбнуться; улыбка получилась слабая, но тем не менее прекрасная. Вцепившись в одеяло, она попыталась сесть, но Шон уже стоял над ней.
— Что вы делаете? Вы сошли с ума, — произнес он более мягко, чем намеревался.
Его ладони, сильные и настойчивые, легли на ее обнаженные плечи. Пальцы излучали силу, их давление было приятным, и она поняла, что у нее нет сил им противиться.
— Я уйду. Не желаю быть нежеланной гостьей.
— Не говорите глупости. Вы не можете уйти. Глядите! — Он указал ей на окно. Снег все еще падал, и даже в темноте Сасс могла различить высокие сугробы там, где недавно виднелись камни и островки льда. — Раз уж у вас хватило глупости едва не замерзнуть насмерть, воспользуйтесь мозгами, еще оставшимися у вас, и не повторяйте своей ошибки. Я дам вам теплую одежду. А потом мы посмотрим, как вы себя чувствуете, и решим, стоит ли вам подниматься с постели.
Сасс кивнула, понимая, что он прав. Голова ее кружилась, а в теле засела слабость. Он ушел, прежде чем она успела что-то ему возразить. Вернувшись, Шон принес тот же самый поднос, что и накануне. На этот раз на нем стоял суп и какой-то чудесный напиток, пахнущий горячими яблоками и корицей.
Не говоря ни слова, поглощенный делом, он положил ей на грудь полотенце, а под голову еще одну подушку. Сам сел рядом на диван, зачерпнул горячую жидкость и поднес к ее губам. Сасс отпрянула назад.
— Горячо, — прошептала она, и он стал дуть на ложку, пока ее содержимое не остыло. Так прошло минут десять, он зачерпывал, она сосредоточенно ела. Не было слышно ни звука, кроме звяканья ложки о белую тарелку и его бормотания, когда он убеждал ее сделать еще один глоток супа или чая. И с каждой ложкой, каждым глотком Сасс ощущала, что к ней возвращаются силы. Вдруг она вздрогнула и произнесла: