Читать интересную книгу Носорог для Папы Римского - Лоуренс Норфолк

Бернардо остановился.

Он стоял на краю какой-то ямы с отлогими краями. Пол в этой комнате тоже был чашеобразным, но понижался так, что в итоге выглядел как внутренность огромного перевернутого колокола. А в роли неугомонного языка выступал Сальвестро, который стоял внизу и глядел на него. И там, ниже, было что-то еще…

— Ну же, Бернардо! Спускайся. Просто сядь на край и съезжай вниз.

— Тогда мы оба там застрянем, — возразил тот.

— Как это — «застрянем»? Я спускался и поднимался обратно уже с десяток раз. Это просто.

Бернардо недоверчиво вгляделся, затем соскользнул в яму.

— Что это такое? — спросил он.

— Ступай и посмотри сам, — отрезал Сальвестро.

Бернардо стал карабкаться ниже.

Это был человек или тот, кто некогда был человеком. Он сидел, откинувшись на спинку кресла, которое, казалось — свет здесь был еще слабее, чем в других местах, — вырезали из единого куска дерева. На нем был какой-то головной убор. Длинное одеяние, распахнутое на груди, открывало несколько ожерелий и кулон с вырезанной на нем мордой какого-то зверя. Отчасти сжатый в кулаке и отчасти покоящийся на одной из рук, виднелся слоновий клык, основание которого упираюсь в твердую глину пола, а кончик поднимался чуть выше плеча; в другой руке человек держал массивный посох с прикрепленными вверху дисками. Между ступней лежал плотно увязанный пучок веток.

Бернардо вгляделся в лицо человека.

— Он что, не дышит?

— Нет, — сказал Сальвестро из-за его спины.

Лицо да, собственно, и все тело с виду пребывали в столь совершенной сохранности, что оба понизили голоса, опасаясь разбудить сидящего.

— Мертв, что ли?

— Да, — сказал Сальвестро. Потом добавил: — Прикоснись к нему.

Бернардо осторожно притронулся к одеянию. Ткань в месте прикосновения рассыпалась. Бернардо удовлетворенно кивнул.

— Нет, — сказал Сальвестро. — Прикоснись к нему самому. К телу.

Великан снова приблизился к фигуре, раздумывая, где бы потрогать. Ну, скажем, лоб. Да. Он протянул руку, чтобы прижать ладонь ко лбу сидящего.

— Брр!

В ужасе отшатнувшись, Бернардо отпрыгнул назад и заорал:

— Сальвестро, черт тебя подери, ты же говорил, он мертвый!

— Да, мертвый.

— Но он же еще теплый…

Сальвестро ничего не сказал. Проделав то же самое раньше, он и сам отскочил. Но потом, преодолевая странную смесь страха и отвращения, которые перехватывали ему горло, он прижал руку к груди сидящего. Грудь была совершенно неподвижна. Сердце прекратило биться, легкие перестали дышать, причем очень давно — судя по состоянию ткани, наброшенной на плечи. Человек был мертв. И все же его тело оставалось теплым. Лицо Бернардо выражало испуг и непонимание. Он, казалось, не мог отвести взгляд от мертвеца.

— Кто это? — спросил он шепотом.

Сальвестро собрался было сказать, что не знает, но тут тишину помещения нарушил третий голос.

— Король Нри! Я доставил вам приветствия от Фернандо Католического, короля всей Испании. Я — дон Диего из Тортосы, слуга моего короля…

Оба они с изумлением уставились на Диего, который стоял на краю ямы, прижав одну руку к груди, а другую простерев перед собой, дабы придать веса своим словам.

— Сир, мой король велит мне принести вам приветствия от его имени. Я добрался сюда, чтобы молить вас вручить мне Зверя, которого в здешних местах называют Эзоду, ибо таково желание моего короля, а следовательно, и мое также. Итак, я прибыл к вам за этим, король Нри. Это, — он указал на уставившуюся на него пару, хотя сам на них не смотрел, — мои спутники, Сальвестро и Бернардо. Они из… Откуда они, я не знаю, но они мои слуги. А сам я — Диего из Тортосы, слуга Фернандо Католического, короля всей Испании…

Он приостановился, чтобы перевести дух, затем его голос зазвучал снова.

— Король Нри! Я доставил вам приветствия от Фернандо Католического. Я — дон Диего из Тортосы, слуга моего короля, короля всей Испании…

Страшная разноголосица. Сначала животные из леса: щебет, рык, мычание и визг, причем все их крики перемешаны, ибо звери объяты бессмысленной паникой. Блеянье коз, которых гонят вдоль берега реки. Кто-то протискивается сквозь толпу со связкой пищащих цыплят.

А разве люди вели себя хоть сколько-нибудь иначе? Их одобрительные слова так и ударяли ей в уши — невероятная смесь кудахтанья, возгласов, разрозненных криков, бессмысленных воплей, всех тех звуков, что порождаются возбуждением. Она находилась в самой гуще этого, испытывала давление тел, все прибывавших и прибывавших. Теперь ей оставалось лишь твердо стоять на ногах, чтобы пути, по которым они следовали, огибали ее. Ей показалось, что она мельком увидела Гбуджо. Его убитое лицо. Люди ручьями истекали из своих хижин и отгороженных участков. Она слышала стук молотков, удары топоров, вонзающихся в деревья. Да, думала она, стоит отправить их в лес, если так предписывает Эзе Нри. Посреди реки нди-мили-нну спешным порядком сворачивали свои биваки. Остров уменьшается и скоро будет затоплен: янгби уже шло вниз по реке, и та вскоре снова поднимется. Нри теснее сгрудились вокруг нее. Намоке где-то там, ближе к переднему краю, подумала она. Охотники давно отправились в путь. Шум, все более сильный шум назойливо стучал по ее черепу, пока тот не зазвенел, пока все это неистовство не прошибло ее до костей. Они были почти готовы. Времени больше не оставалось. Она отдалась всему этому гаму и грохоту — пусть колотит, лишь бы быстрее управиться.

Затем в полет ринулся огромный рой: сперва — отдаленное жужжание, миллион звуков, перепуганных между собой. Она не могла выделить ничьего в отдельности голоса из этого нарастающего рева, из огромной волны понуканий и призывов: быстрее, быстрее, быстрее…

Жди, сказала она себе.

Эзоду топчется на наших могилах…

Она не обращала внимания на их сетования, просеивая массу голосов, которые теперь обрушивались на нее, и каждый старался перекрыть все остальные.

— Нри! — воззвал голос, который мог принадлежать Намоке.

Они отправлялись. Нри, эхом откликнулась она, и тотчас отозвались духи: Нрруррри-и-и-и-и-и… Издевательский смех вознесся над их причитаниями: Хе, хе, хе… Она знала, кто это был. Эри — вот уж кто ничем бы себя не выдал, и ему одному ни до чего не было дела. Они были твоими сыновьями, подумала она. Смех стих. Ноги повели ее сами. Кое-где виднелись факелы. Слишком много было там голосов, слишком много поколений, и чем дальше уходила она, тем гуще все это становилось и сильнее наваливалось на нее: иловая стена, сквозь которую она не могла пробиться. Она не могла найти, кого искала.

Дочка?

Голос был далеким, но отчетливым и не смешивался с остальными. Она могла последовать за ним — одинокое насекомое с перышком, приклеенным к спинке каплей смолы. Она могла бежать за ним. преследовать его, пока он не предпочтет остановиться.

Она погналась, а люди вокруг нее словно увлекали ее за собой, приближаясь к ней и не сводя с нее глаз, меж тем как она уносилась, мчалась за своей игривой добычей. Она знала, что окружающие ничего этого не видят. Все звуки, издаваемые людским роем, сделались для нее едва слышным лепетом. Она удалялась все дальше, или погружалась все глубже, или тянулась назад и чувствовала, что сама вся растягивается в своем преследовании, а тот ускользал от нее с такой легкостью, что, казалось, это не она гонится, а ее уводят или даже утаскивают прочь. Люди вокруг нее находились так близко, что она ощущала тепло их тел. Они будут обступать ее со всех сторон по пути из Оничи в Нри: деревушка у реки, затем лесные тропы. Потом склон, ведущий в их деревню. Плантации нри и русло ручья. Они окажутся перед куском пыльной, лишенной растительности земли, перед дверью, настолько тяжелой, что никто из людей не в состоянии ее открыть, перед изгородью, которая уходит все дальше, и дальше, и дальше… Комнаты Эзе Нри. Там она их покинет. Она — Эзе Ада, и все эти имена ей знакомы, все места известны. Однако внутри себя она сейчас находилась так далеко, что боялась: ей никогда не удастся вернуться. Что, если она не найдет дороги обратно? И тогда голос звучал снова, тот голос, за которым она гналась, звучал теперь холоднее, чем прежде.

Слишком поздно…

Мальчик набрал полный калабаш древесных углей из кучи во дворе, затем принес его старику, который что-то проворчал и стал пригоршнями подсыпать топливо в огонь — побольше туда, где пламя полыхало ярко, и поменьше туда, где угли еще не занялись.

— Огонь должен гореть равномерно, — сказал старик, разбрасывая последние несколько кусочков над крохотным языком пламени, лишь мгновение назад искоркой пробившимся к жизни. — Равномерно вот так, — он провел ладонью горизонтально, — и вот этак. — Он стал рассекать ладонью воздух на ломти, тоже горизонтальные, всякий раз опуская руку чуть ниже. — Огонь надо готовить медленно. Слоями, как глину. Когда тебе нужно больше жару, убираешь один слой, и вот он тебе, жар. Это просто.