Читать интересную книгу Носорог для Папы Римского - Лоуренс Норфолк

Ему, должно быть, это снится, подумал Сальвестро. Не столько это последнее причудливое заключение, не овладевшее им утомление и даже — при всем жаре капитана — не убаюкивающая монотонность речи Диего склонили Сальвестро к мысли, что на самом деле он спит. Дело было в голосах.

Сначала они глухо шумели, потом зажужжали, а затем жужжание стало громче, с отдельными выкриками и воплями, слегка поднимавшимися над общим гамом. Голоса, однако же, были приглушенными, или размытыми, или сглаженными, или придавленными, неспособными достичь достаточной высоты, чтобы Сальвестро мог их разобрать, и как только они делались громче, снизу поднималась донная волна шума. Голоса становились ближе. Шли к нему. Он был один — ничего нового. Но где?

Он помнил небеса, похожие на эти, молочную дымку рассеянного света, слишком яркую, чтобы смотреть на нее прямо. Казалось, сейчас он и находился в такой дымке, и нельзя было различить, где верх, где низ, и не было протяженности ни в одном из направлений. Но должен ведь он стоять на чем-то — или как? Да. На траве. Ara, ладно. И где-то там, в стороне, пруд, а за ним растут несколько берез, а потом будет небольшой огород с дикими сливами. Скользящий мимо угорь. Все это не появлялось из дымки, но возникало так, словно глаза его были ослеплены солнцем, а теперь к нему возвращалось нормальное зрение: все это всегда здесь было. Он просто ничего не видел, вот и все.

Вслед за тем появился источник шума: толпа людей, или армия, или сонмище разъяренной черни, потому что чем больше их оказывалось перед глазами, тем дальше он видел их подпрыгивающие головы и раскачивающееся оружие — короткие массивные мечи, пики, дубины с шипами, — все они накатывались вперед, словно человеческое море… Прямо на него. Пора бежать, вяло подумал он.

…слишком поздно…

В самом деле, ведь они уже были рядом, были вокруг него, время бежать безвозвратно миновало, однако же они отнюдь не набросились на него, подобно стае голодных собак, не стали охаживать его дубинками, дробя кости, как он того ожидал, — нет, армия эта потекла вокруг него, обогнула его, подхватила и увлекла за собой, погребла его в своей гуще, где шум толпы поглотил его, галдеж толпы заколотился у него в голове, где каждый отдельный голос затоплялся и притуплялся всеобщим ором: какофония неясных устремлений, каждый из голосов теряется во всех остальных. По-видимому, они шли долго, издалека — и отчаянно хотели остановиться.

Сальвестро огляделся и начал обнаруживать знакомые лица среди окружающего его моря голов: сначала Диего, кричащего со всеми остальными, с лицом, красным то ли от возбуждения, то ли от холода, затем отца Йорга, чье зрение чудесным образом восстановилось, размахивающего серебряным крестом и громко служащего полевую мессу солдатам, которым вскоре предстоит умереть, а также Бернардо, ростом почему-то не выше всех остальных, потом других монахов, Герхарда, плюющегося при виде язычников, Ханса-Юргена с ним рядом, а позади Ханса-Юргена обнаружились несколько человек, которых он видел в «Сломанном колесе», но в жизни с ними не разговаривал. А затем, на самом краю этой толпы, он увидел ее, каким-то образом отделенную от всех этих оборванцев, беззаботно прыгающую, перескакивающую через кочки в своем незапятнанном белом платье: Амалию, что было невозможно. Прежде всего, она была слишком маленького роста, чтобы Сальвестро мог увидеть ее поверх изрыгавших проклятия голов. К тому же, думал он, ей здесь не место. Нечего ей вмешиваться в эти дела, потому что теперь он знал, куда направляется эта армия и что сделает — или же не сумеет сделать.

Земля начала подниматься. Сальвестро бросил взгляд вдоль берега и увидел плоские болота, прерываемые кучками молодых деревьев, берез и ясеней, но ни малейшего признака того, что остров когда-либо был населен, ни хижин, ни изгородей. Нет, не так, подумал он. До этого здесь обитал некий народ. Вдалеке виднелись гигантский каменный дуб и береговой изгиб. Потом Сальвестро снова посмотрел вперед. Армия растянулась в одну линию. Им некуда было дальше идти, и шум, производимый ими, изменился: боевые кличи и хвастливые угрозы уступали место негромкому ворчанию, обескураженным вскрикам, разочарованным вздохам: эти звуки говорили о том, что цель утрачена, что устремления не воплотились в жизнь и больше их нет. Мало-помалу голоса замирали. Они вынуждены были остановиться на краю, на самой оконечности мыса. И молчали.

Сальвестро протиснулся между ними и посмотрел вниз, в желто-серые воды, лениво плескавшиеся вокруг утеса. Снизу на него уставился Водяной, подражая всем его движениям. Водяной выглядел смехотворно: руки и ноги болтались туда и сюда, а тело висело в воде, меж тем как тело самого Сальвестро покачивалось наверху, на грубом краю утеса, среди сомкнутых рядов армии Льва. Он видел, как растягиваются и искажаются его очертания. Водяной разваливался, разбивался на части, рот его невозможным образом растягивался. Чтобы поглотить его?

Никлот!

Пока еще нет. Люди вокруг него молчат, а их ориентир, к которому они так долго стремились, невидим и недостижим, как бы ни искали они взглядами пропавшие стены и валы, как бы ни прислушивались, пытаясь расслышать гомон голосов, стук шагов, лязг и дребезг утонувшей Винеты…

Сальвестро!

Но они ничего не видят, ничего не слышат. Они повернут обратно. Они доставят сюда камень из далеких каменоломен Бранденбурга, чтобы построить здесь церковь — памятник своему недоумению… Об этом ему рассказывал Водяной. Сальвестро снова мельком глянул на него, а потом стал смотреть во все глаза. И как только он не заметил этого раньше? Водяной был черным.

— Сальвестро, Сальвестро, проснись!

— Никлот, — пробормотал он, открывая затуманенные сном глаза. — Так меня зовут. Или звали.

Перед ним было чье-то лицо, черное, не молодое и не старое, и не лицо Водяного. Юноша, решил он. Диего умолк и, похоже, — Сальвестро моргал, отыскивая на полу точку опоры, чтобы подняться, — стоял на коленях перед трупом. Бернардо стоял с ним рядом, глядя вверх. Потом юноша сказал что-то непонятное, поворачиваясь к кому-то за пределами ямы, и ответа того человека Сальвестро тоже не понял, но узнал его, несмотря на густо раскрашенное лицо и заплетенные в колечки волосы.

— Вылезайте, — сказала Уссе.

Бернардо встревоженно посмотрел на него. Сальвестро медленно поднялся на ноги, но Диего по-прежнему стоял на коленях перед сидящей фигурой.

— Все вылезайте.

Юноша снова обратился к стоявшей над ними женщине. Когда он умолк, Уссе помотала головой.

— Я — слуга короля Нри, — неожиданно сказал Диего, по-прежнему стоя на коленях и обращаясь как к мертвецу, так и к живой женщине у себя за спиной. — Я повинуюсь ему. Я останусь при нем, ибо поклялся ему в верности.

Последовал еще один короткий диалог на местном языке, под конец которого Уссе просто пожала плечами. Сальвестро удивлялся своему пробуждению: как это он мог видеть во сне остров, но проснуться все равно здесь?

— Тогда оставайся, — равнодушно сказала она коленопреклоненному солдату. — А вы двое, — она указала сначала на Бернардо, затем на Сальвестро, — следуйте за мной.

Пыль во дворе походила на белый песок. Крыша Обы, омываемая лунным сиянием, отбрасывала резкую черную тень. За стеной колыхался слабый оранжевый свет, едва видимый отсюда. Факелы ждущих людей, подумал он. Фенену смотрел, как двое белых неуверенно скользнули через массивную деревянную дверь — сначала тот, что поменьше, потом его товарищ.

— Куда они идут? — спросил он у женщины, стоявшей у него за спиной.

Это она отдавала им приказы, говоря с ними на их языке.

— Куда ты их отправила?

И тут раздались крики. Он слышал, как голоса белых перекрывают общий гвалт. Звучали они грубо, словно звериный рык.

— На реку, — ответила Уссе.

Задумайтесь о тройственной природе рек. Исток, течение и устье. Реки укрупняются по мере приближения к морю, расширяются или углубляются, накапливая пожертвования со своих водосборных площадей, которые, в свою очередь, накапливают в себе дожди. Идут дожди — разливаются реки. Эта связь является чисто причинно-следственной — перед нами простейшая система оборота воды, — и поскольку дожди, во всяком случае здесь, являются единожды в год, то можно было бы ожидать однократного ежегодного разлива. Вместо этого река предлагает их дважды в год, большой и малый; полнокровный, рушащий берега неистовый поток, за которым дней через девяносто следует нечто вроде обратного прилива, несильной волны или слабого отзвука, при котором уровень воды повышается на фут или два, а затем опускается… Неопасное и неинтересное явление, известное под названием янгби в окрестностях Иды, где оно иногда уносит какое-нибудь непривязанное каноэ…