Читать интересную книгу Носорог для Папы Римского - Лоуренс Норфолк

Старик повалился навзничь, грудь его вздымалась. Вода в ведре забурлила, поглотив щипцы. Мальчик протиснулся мимо Игуэдо и, пошатываясь, вышел во двор. Кожа его горела, и когда ее коснулся прохладный ночной воздух, мальчику показалось, что он нырнул в холодную воду. В ногах чувствовалась слабость, его лихорадило. Он уселся рядом с тем, что осталось от кучи древесного угля, и, возможно, даже уснул, но надолго ли, ему было неведомо. Он не знал, слышат ли он звуки, доносившиеся из хижины, или это ему приснилось. Когда Игуэдо потрясла его за плечо, было еще темно.

— Фенену. Фенену, вставай. Пойдем в дом.

Он встал и потряс головой, чтобы в ней прояснилось. В хижине он увидел старика, грузно лежащего на земле среди разбросанных черепков формы. Когда мальчик вошел, старик приподнял голову; в лице его что-то изменилось. Теперь на нем отражалась скука и что-то еще: возраст. До этого он был старым, ныне же стал древним, и мальчик не мог объяснить себе, в чем именно выражалась эта перемена. Он приблизился, одновременно зачарованный и испуганный этим преображением.

— Эри прорезал реки. — Голос старика был едва не громче шепота. — Эри укрепил землю. Он вырастил ямс, — пробормотал он.

— Да, да, да! — вмешалась Игуэдо грубо и раздраженно. — Эри сделал так, чтобы сияло солнце, росла трава, пели птицы и плавала рыба. Все такое. Да, Эри укрепил землю. Да, Эри посадил ямс. Но теперь земля твердая. Теперь ямс растет. Реки прорезаны. Что толку теперь от Эри?

— Старуха…

— Что толку, а? Пора сунуть Эри в его яму. Дать ему бивень Эньи, чтобы тот напоминал ему о его сыновьях…

— И о его дочери? Первой Эзе Ада?

— Думай, что говоришь, старик!

Крикнув это, она шагнула вперед и даже замахнулась. Мальчик, оказавшийся между ними, попытался вжаться в самый дальний угол хижины. Старик поймал его за запястье. Хватка его была теперь слабой. Мальчик с легкостью смог бы вырваться, стоило ему захотеть.

— Ификуаним не был не прав, — сказал старик. — Не был. Но и прав тоже не был. Он сотворил Эзоду, он и Эньи…

— Да? — откликнулся мальчик.

Он ничего не понимал в происходящем. Что-то неправильное крылось в этой столь внезапно вспыхнувшей вражде между Игуэдо и стариком, что-то застарелое и приевшееся.

— Теперь ты сам должен решить, — сказал старик.

— Решить? Что решить?

Старик помотал головой. Мальчик почувствовал у себя на плече руку Игуэдо.

— Пойдем со мной.

— Но что? Что я должен решить? — настаивал мальчик.

— Тебе обо всем скажет Уссе. А теперь пойдем со мной, — сказала Игуэдо.

Старик отвернулся.

Мальчик поднялся и направился было к двери, но когда дошел до нее, то обнаружил, что Игуэдо направилась в заднюю часть хижины и теперь что-то искала в темноте. Она резко взмахнула рукой, призывая его к себе. Где-то там старик держал свои инструменты. Огромная груда старых корзин, части сломавшейся мебели, изношенные циновки, скорлупа кокосовых орехов, странные палки и прочий неисчислимый хлам — все это было привалено к стене. Игуэдо расчищала к ней проход, швыряя то, что попадалось ей под руку, через плечо, так что посередине хижины образовывалась новая груда. Мальчик нагнулся, чтобы ей помочь, и вскоре там не осталось ничего, кроме хрупкой рамы с переплетенными пальмовыми ветками внутри, — выходило нечто вроде ширмы. Игуэдо отбросила ее в сторону, и обнаружился низкий дверной проем.

— Сюда.

Он ожидал, что окажется среди кустов, которые, как ему представлялось, окружали огороженный участок со всех сторон. Вместо этого он увидел еще одну комнату, очень узкую. Под ногами он ощущал сухие листья, покрывавшие утоптанную землю. Значит, стена, оставшаяся позади них, была чем-то вроде перегородки, а в той, что впереди, действительно имелся выход наружу. Женщина повела его влево, и они снова пригнулись, проходя через низкий дверной проем. Еще одна комната. Или зал. Листья под ногами исчезли. А крыша над головой вроде бы сделалась выше.

— Ты что-нибудь видишь? — спросила она.

Он сказал, что да, видит, хотя совершенно не понимал, как такое возможно. Арочный проход в одной из боковых стен вел в другой зал, больше предыдущего по размерам, а следующий оказался еще больше. Затем последовали несколько комнат поменьше, где стены и полы были сделаны из затвердевшего ила, гладкого и прохладного на ощупь. Полы имели форму чаши и плавно поднимались по краям, переходя в стены. Мальчик провел пальцами по арке, ведущей в следующую комнату, и лишь тогда до него дошло, что на участке старика ну никак не могло быть столько комнат, да и сам участок не мог простираться так далеко. Далеко ли он зашел? И где оказался?

Внезапно встревоженный, он остановился. Что-то тяжелое ударило его по ноге. Игуэдо несла корзину — судя по ее виду, тяжелую. Мальчик догадывался, что в ней такое.

— Где мы? — спросил он. — Куда мы идем?

Ее лицо оставалось бесстрастным, спокойным.

— Ты хотел увидеть белых людей, — напомнила она ему.

— Белых людей? — Он помотал головой и при этом увидел, что лицо ее расплывается в улыбке. — Я передумал, — сказал он поспешно. — Я хочу вернуться.

…слишком поздно…

— Нет, не поздно, — возразил он. — Мы просто повернемся, пойдем обратно, потом свернем… — Он пытался вспомнить. — Свернем…

— Вернуться нельзя, — сказала она, железной хваткой сжав его запястье. — Реки текут только в одну сторону. Возьми-ка это.

Она протянула ему корзину.

— Что это? — спросил он, хотя вес бронзы подтверждал его недавнее предположение.

— Ты знаешь, что это.

Верно, подумал он. Но это не может предназначаться мне. Только Эзе Нри носит свой образ в бронзе.

— Передашь это Уссе, — сказала старуха. — И не задавай мне вопросов, на которые ты и так знаешь ответы. Только Эзе Ада может обмыть тело Эзе Нри. Только она может короновать его преемника.

— Уссе? Но ведь она?..

Он осекся. Еще один вопрос, на который он и так знает ответ. Мальчик отвел взгляд, понимая, что подразумевала старуха. Он знал, что не услышит за это время никаких шагов, никакого движения, вообще ни звука. Все, что он слышал, было биением его собственного сердца. И он знал, когда повернулся, что ее там не будет; что когда он наконец решит двигаться, то не найдет ее; что когда он будет окликать ее по имени, то ответа не последует. Вопросы и ответы на них. Все они известны. Ни один из них не понятен. Он мог лишь ощупью двигаться дальше, пробираясь через залы своего неведения.

— Игуэдо! — крикнул он и продолжал выкрикивать ее имя, пока в ответ не прозвучал ее голос:

— Игуэдо? Эту сказку, Фенену, рассказывают только женщиты.

Ее голос, но не ее.

— …итак, государь, именно таким образом и по этим причинам я передаю приветствия от Фернандо Католического, короля всей Испании. Я — дон Диего из Тортосы, как я уже упоминал, слуга моего короля, который велел мне приветствовать вас в здешних местах. Итак, передаю вам приветствия, король Нри, от короля всей Испании, чье желание состоит в том, чтобы передать Зверя Папе Льву, святому отцу, нашему Папе…

Так оно и продолжалось, итак-это и поскольку-то, то громче, то тише, и, как показалось Сальвестро, длилось не один час. Диего стоял над ними и произносил речь, которая разбухала и растекалась, поворачивала обратно и отпрыгивала в сторону, изобиловала парафразами и восклицаниями, повторяла саму себя и допускала отклонения настолько далекие, что они охватывали подвиги Диего при Равенне, то, как его предали в Прато, его унижение в Риме, а также его путешествие к здешним местам, называемым Нри. Время от времени речь, оставаясь единым целым, возвращалась к первоначальному приветствию, и слова «Король Нри!» уведомляли о том, что все начинается сначала, хотя по мере того, как текло время — и речь вместе с ним, — это обращение к мертвецу, сидевшему рядом с ними в яме, все больше приобретало характер знака препинания или же якоря, с помощью которого Диего вместе со своим грузом зависал в потоках этой диатрибы, и тому ничего не оставалось, как уносить его снова и снова. Было во всем этом, однако, и некое движение вперед или же усиление накала, думал Сальвестро, или воображал, или грезил. Теперь Диего размахивал своим клинком.

— А посему, король Нри, я стою теперь перед вами в качестве посланника моего господина, короля всей Испании, Кастилии, Арагона, Наварры, Гранады и Королевства обеих Сицилий, как я уже говорил ранее, короля, именуемого Фернандо Католическим. Моего так называемого господина. И господина, как кажется, Папы, который мало того что не свят, но еще и убийца, а также мой враг и тот, кто вверг меня в опалу. Я пронзил бы его насквозь, если бы мог. И… И Фернандо тоже, ибо моя верность ему подорвана, причем не мною. Он бросил им меня на расправу при помощи своего ставленника Кардоны, этого напыщенного труса, быстро произведенного в «вице-короли», и он повесит меня, если я вернусь, за убийство самодовольного придворного, совершенное по ошибке. Да, король Нри, в ране, которая мне нанесена, повинны они все. Я представляю, как все они корчатся, точно змеи на вертеле, на острие этого клинка… Так или иначе, король Нри, учитывая все эти причины, все обиды, все клеветнические измышления, я стою здесь перед вами и готов служить вам верой и правдой.