Граф снова сел, обессиленный бушевавшими в нем страстями – возмущением, отчаянием и гневом, которые были порождены его патриотическими чувствами, доходившими до фанатизма.
Графиня подошла к мужу, чтобы успокоить его. У Изотты был какой-то странный торжественный вид, словно она пребывала в трансе. Марк-Антуану, который глядел на нее, стараясь не показать своей внутренней боли, казалось, что вопросы, доводившие графа Пиццамано чуть ли не до исступления, для нее ничего не значили.
Его отвлек от этих размышлений голос Доменико:
– Если вам понадобится помощь, то вы знаете, что всегда можете рассчитывать на нас.
– Я с вами до последнего цехина и последнего дыхания, – присоединился к нему отец.
Марк-Антуан усилием воли вернул свои мысли к политике:
– Да, есть одно дело, в котором мне не обойтись без вашей помощи. К счастью, это не потребует с вашей стороны больших жертв. Мне нужно, чтобы человек, пользующийся влиянием, представил меня его светлости.
Он понимал, что надо бы объяснить им, зачем ему это понадобилось, но чувствовал себя слишком измотанным для этого. Однако они не ждали объяснений.
– Я завтра же лично отведу вас к дожу, – пообещал ему граф. – Я знаю вас достаточно давно. Приходите в полдень, мы пообедаем и отправимся к нему. Я пошлю его светлости записку, так что он будет нас ждать.
– Надеюсь, вы не забудете, что для всех без исключения я просто мистер Мелвилл. Если Лаллеман каким-либо образом узнает мое настоящее имя, на этом моя миссия закончится. – Произнеся эту фразу, он почувствовал, что на самом деле это не имеет для него лично почти никакого значения.
Разговор перешел на другие темы. Вспомнили мать Марк-Антуана и других общих знакомых в Англии, но больше всего говорили о Бонапарте, этом феномене, никому не известном три месяца назад и внезапно оказавшемся в фокусе внимания всего мира.
Изотта молча слушала их беседу, сидя в стороне с безучастным видом, – если вообще слушала их. Так продолжалось до тех пор, пока не объявили о прибытии Леонардо Вендрамина.
Глава 7
Леонардо Вендрамин
Марк-Антуан увидел перед собой высокого красивого человека в расцвете сил, уже не первой молодости, но еще сохранившего юношескую стройность и осанку, чрезвычайно общительного и жизнерадостного. Казалось, что главное его желание – находиться в ладу со всем миром. С графом и графиней донной Леокадией ему это удавалось вполне, в то время как в отношениях с Доменико все было не так гладко, а Изотта, любезно ответив на его подчеркнуто пылкое и почти фамильярное приветствие, казалось, чуть отстранилась, когда Вендрамин подошел, чтобы поцеловать ей руку.
Граф представил синьора Леонардо Мелвиллу как будущего зятя; тот сразу же засыпал Марк-Антуана преувеличенными комплиментами Англии. Он еще не имел счастья видеть эту чудесную страну, которая сумела стать владычицей морей и занять в мире место, некогда принадлежавшее Венеции, но ему достаточно хорошо были известны ее великие государственные учреждения и он встречал достаточно много благородных англичан, чтобы осознать, как это замечательно родиться англичанином.
Марк-Антуан вежливо поблагодарил, понимая, что то же самое было бы сказано французу или испанцу, и думая о том, откуда ему знакомо имя этого человека.
За ужином, на который Марк-Антуана пригласили, Вендрамин непрерывно бомбардировал его вопросами о том, когда он прибыл и зачем, где остановился и как долго собирается прожить в Венеции. Он обращался к гостю по-французски, поскольку подозревал, что Марк-Антуан не совсем свободно владеет итальянским языком, а французский был в то время широко распространен в венецианском светском обществе.
При этом он задавал вопросы в такой дружески беспечной манере, что ответы на них, казалось, его даже не интересуют. Марк-Антуан ответил, что его путешествие носит развлекательный и познавательный характер и имеет целью также возобновить отношения со старыми друзьями, семьей Пиццамани.
– Ах, так вы старые друзья! Это великолепно! – Он оглядел всех, кивая с улыбкой одновременно покровительственной и вкрадчивой. Но его живые голубые глаза, как показалось Марк-Антуану, очень внимательно следили за всеми, и особенно за Изоттой. Она, по-видимому, поняла, какой вопрос мучит Вендрамина, и объяснила:
– Мистер Мелвилл был нашим другом еще в то время, когда мы жили в Лондоне, и с тех пор прошло слишком много времени, чтобы вам стоило проявлять к нему чрезмерное любопытство.
– Любопытство? Святые небеса! – Синьор Леонардо воздел глаза в шутливом расстройстве. – Я уверен, мистер Мелвилл не примет за пустое любопытство тот глубокий интерес, какой он вызывает во мне. А раз он ваш старый друг, то это лишний повод наладить самые лучшие отношения между нами.
– Вы очень любезны, синьор. Это для меня большая честь, – отвечал мистер Мелвилл подчеркнуто вежливо.
– Для англичанина вы говорите по-французски на удивление безупречно, месье Мелвилл! Я не хочу хоть сколько-нибудь принизить языковые способности ваших соотечественников, – поспешно добавил он, – просто непривычно слышать такую правильную и беглую французскую речь от человека, для которого это не родной язык.
– У меня была возможность освоить французский, так как в юности я много времени провел во Франции.
– О, расскажите мне об этом. Это очень интересно; нечасто можно встретить человека…
– Который задает столько вопросов, – ввернул Доменико.
Вендрамин на миг нахмурился, недовольный тем, что его оборвали, но сразу же принял прежний добродушный вид.
– Меня поставили на место, – беззаботно рассмеялся он, взмахнув рукой, тонувшей в кружевах. – И совершенно справедливо. Я, вопреки правилам приличия, позволил себе проявить слишком большой интерес к удивительному мистеру Мелвиллу. Дорогой сэр, не сердитесь на меня и знайте, что, пребывая в Венеции, всегда можете рассчитывать на мою помощь.
– Покажите ему красоты района Сан-Барнабо́, – язвительно бросил Доменико. – Это будет очень интересно и полезно.
Тут Марк-Антуан наконец вспомнил, где он слышал о Леонардо Вендрамине. Лаллеман упоминал о нем как об одном из барнаботто, представителе класса обедневших патрициев. Их высокое происхождение не позволяло им унизиться до работы ради куска хлеба, но допустить, чтобы они умирали от голода, тоже было нельзя, так что они жили на пособие от государства или брали деньги «в долг» у зажиточных родственников, если таковые имелись. Как правило, им были свойственны все те пороки, которые порождает бедность в сочетании с честолюбием. Будучи потомками знатных родов, они имели право голосовать в Большом совете и распоряжаться государственной казной, в отличие от более достойных этого граждан, которым не повезло с происхождением. Порой какой-нибудь расторопный и небесталанный барнаботто добивался, при поддержке своих собратьев по искусству красноречивого попрошайничества, назначения на высокий государственный пост, приносящий весьма неплохие доходы.