Читать интересную книгу Морской Ястреб. Одураченный Фортуной. Венецианская маска (сборник) - Рафаэль Сабатини

– Покажите ему красоты района Сан-Барнабо́, – язвительно бросил Доменико. – Это будет очень интересно и полезно.

Тут Марк-Антуан наконец вспомнил, где он слышал о Леонардо Вендрамине. Лаллеман упоминал о нем как об одном из барнаботто, представителе класса обедневших патрициев. Их высокое происхождение не позволяло им унизиться до работы ради куска хлеба, но допустить, чтобы они умирали от голода, тоже было нельзя, так что они жили на пособие от государства или брали деньги «в долг» у зажиточных родственников, если таковые имелись. Как правило, им были свойственны все те пороки, которые порождает бедность в сочетании с честолюбием. Будучи потомками знатных родов, они имели право голосовать в Большом совете и распоряжаться государственной казной, в отличие от более достойных этого граждан, которым не повезло с происхождением. Порой какой-нибудь расторопный и небесталанный барнаботто добивался, при поддержке своих собратьев по искусству красноречивого попрошайничества, назначения на высокий государственный пост, приносящий весьма неплохие доходы.

Марк-Антуан вспомнил, что говорил ему Лаллеман об этом Вендрамине, но его больше занимал вопрос, каким образом этому бедствующему аристократу удается щеголять экстравагантным богатством своего наряда, а главное, почему высокомерный граф Пиццамано, один из самых знатных сановников, охотно отдает за барнаботто свою дочь, которая украсила бы собой любое семейство, с каким Пиццамани пожелали бы породниться.

Между тем Вендрамин, решив обратить укол со стороны будущего шурина в шутку, сыронизировал и сам по поводу братства бедных аристократов и затем быстро и ловко перевел разговор на менее скользкую политическую тему, заговорив о последних слухах из Милана относительно военной кампании французов. Он выразил оптимистическое мнение – по-видимому, оптимизм был присущ его натуре, – что император наконец даст взбучку маленькому корсиканцу.

– Будем надеяться, что так и произойдет, – горячо поддержал его граф. – Но пока что нельзя расслабляться, мы должны готовиться к худшему.

– Вы правы, синьор, – торжественно произнес синьор Леонардо. – Я не забываю о своем долге и делаю шаги в этом направлении, и шаги значительные. Не сомневаюсь, что уже скоро я добьюсь, чтобы мои сподвижники выступили единым фронтом. Но мы с вами еще поговорим об этом.

Наконец Марк-Антуан собрался уходить. Он надеялся, что сумеет скрыть от других свою боль и разочарование, но оказалось, что это не так.

Изотта при прощании вгляделась в его лицо внимательным и мягким взглядом, и от нее не укрылись ни его бледность, ни печаль в глазах.

Но вот он ушел, и вместе с ним ушел синьор Леонардо, который с присущей ему экспансивностью настоял на том, чтобы отвезти Марк-Антуана в гостиницу в своей гондоле.

Доменико, погруженный в какие-то мрачные размышления, сразу удалился, вслед за ним ушла и его мать.

Изотта задержалась на лоджии, глядя в сад, над которым взошла луна. Ее отец с задумчивым и обеспокоенным видом приблизился к ней и, положив руку на плечо дочери, произнес с большой нежностью:

– Изотта, дитя мое, здесь становится холодно и неуютно.

– Да, отец, и не только на улице.

Она почувствовала, как он крепче сжал ее плечо, выражая понимание и сочувствие. Помолчав, он вздохнул и произнес:

– Лучше бы он не приезжал.

– Но раз он не погиб, его приезд был неизбежен. Это было обещание, которое он дал мне перед отъездом в Тур, и обещание подразумевало не только дружеский визит. Я поняла это и была этому рада. А теперь он приехал выполнить свое обещание.

– Я понимаю, – отозвался граф тихо и печально. – Жизнь бывает очень жестока.

– Но почему она должна быть жестока к нему и ко мне? За что?

– Дорогое дитя! – Он опять сжал ее плечо.

– Мне двадцать два года. У меня впереди, возможно, долгая жизнь. Было нетрудно смириться с этим браком, когда я думала, что Марк умер. Но теперь… – Она беспомощно развела руками.

– Я понимаю, дитя мое, я понимаю.

Сочувствие и печаль в его голосе придали Изотте смелости. Она со страстью высказала свои бунтарские мысли:

– Почему все должно идти так, как было намечено? Разве это так необходимо?

Граф вздохнул. Лицо старого патриция с резкими чертами напоминало мраморное изваяние.

– Было бы бесчестно отказаться от твоего брака с Леонардо.

– Неужели в мире не существует ничего, кроме чести?

– Еще существует Венеция, – произнес он более твердым голосом.

– Что такого дала или может дать мне Венеция, чтобы приносить себя ей в жертву?

Граф опять очень мягко сказал:

– Я могу тебе только ответить, что Венеция – моя вера. А ты моя дочь, и потому она должна быть и твоей верой. Мы обязаны нашему государству всем, что у нас есть. Ты спрашиваешь, что дала тебе Венеция. Славное имя, которое мы носим, честь семьи, богатство, которым мы владеем, – все это дала нам Венеция. Это наш неоплатный долг, дорогая. И уклониться от уплаты хотя бы части своего долга в трудный для родины час может только бесчестный человек. Все, что мне дано, принадлежит государству. Понимаешь?

– Отец, а я?

– Твоя роль ясна. Она благородна и почетна. Слишком почетна, чтобы пренебречь ею из личных соображений или чувств, как бы глубоки и дороги тебе они ни были. Ты знаешь, какая сейчас сложилась обстановка. Ты слышала, что Марк рассказал о намерениях французов в отношении нас. Даже если ему удастся завтра убедить дожа, что может сделать его светлость с Советом, члены которого преследуют только личные интересы и предпочитают оставаться в стороне, боясь рисковать своим состоянием? Они не желают видеть опасности, поскольку для ее предотвращения потребуются значительные средства и поскольку они надеются, что даже в случае крушения государства сами они будут жить по-прежнему.

Остаются барнаботто. Они могут набрать до трехсот голосов в Совете и добьются перевеса. Им терять нечего, и их можно склонить к тому, что они проголосуют за расходы, которые спасут Венецию. С другой стороны, они могут рассчитывать, что получат выгоду в результате переворота. С нуждающимися и никчемными людьми всегда так. К тому же в их рядах распространяется зараза якобинства, так что, даже если к нам не вторгнутся французские войска, могут вторгнуться французские анархические идеи. А Леонардо один из них. Он обладает организаторскими способностями и характером, он красноречив. Как всем известно, он пользуется у них большим авторитетом, и его влияние растет. Скоро они будут смотреть ему в рот и отдадут ему голоса. Вполне возможно, что от него будет зависеть судьба Венеции. – Помолчав, граф медленно добавил: – А ты – цена, которую мы платим за его консервативную позицию.