выжил в голод, не убили
по-над брустверною бровкой
там, над Невскою Дубровкой…
Было горько и тоскливо
мне, когда скончался КИО.
Значит, в жизни быстротечной
и волшебники не вечны.
Память – мастеру награда…
Но летит вперёд баллада!
Я в Москве, и что за диво —
на афишах «КИО, КИО!»
В Ленинграде в тот же вечер —
«КИО, КИО» мне навстречу.
Фокус – выйти на арену
в двух местах одновременно!
Успокойтесь, дело чисто:
сыновья теперь артисты.
Вот и верю я, как дети,
в чудеса на белом свете
и готов кричать счастливо:
«Едет КИО, скоро КИО!»
Николай Доризо
Кулисы
Арена цирка. Крики. «Бисы».
Кульбиты. Смех. И блеск и свет.
Но начинаются кулисы —
опилки, клетки и буфет.
В нём балерина ест свой ужин —
кефир на крашеных губах, —
в халатике, в ботинках мужа,
в гигантских клоунских туфлях,
в нём фея, сказочная фея,
что так летала высоко!
А здесь вблизи лишь бумазея
её поблекшего трико.
Она сейчас похожа очень
на ёлку в блёстках конфетти,
что после новогодней ночи
стоит в парадном на пути.
Тягуч дремучий запах зверя —
кружи́тся гулко голова!
И я гляжу, глазам не веря,
на эти будни волшебства.
Как часто, занавес кулисы,
ты падал вниз.
И оттого
вдруг обнажались все карнизы
былого счастья моего.
Так что же завтра с ними будет?
Скажи мне вещие слова.
Что? Волшебство житейских буден,
а может, будни волшебства?
Юрий Воронов
Клоун
Каждый номер так откован,
что в восторг приводит всех.
На арене цирка – клоун.
У него – большой успех.
Как забавен!
Смех в избытке —
и в начале, и в конце.
Всем видны его улыбки.
Пот не виден на лице.
Лина Костенко
Цирк
Н. Ю. Дуровой
Цветастый праздник зрения и слуха,
феерия иллюзий и обман.
Искусство тела, физкультура духа,
а вообще – весёлый балаган.
Гарцуют кони, мельтешат жонглёры.
Сальто-мортале. Холод высоты.
Мельканье перьев, лифов и оборок.
И вот выходишь на арену ты.
Царица бала, где под флейт напевы
танцуют львы и строгие слоны,
дитя печали с ликом королевы
и с прядью проступившей седины!
Наташенька, Наталочка, Наталья!
Ты вертикальным львам лишь до плеча,
вальс у тебя накрученный на талию,
твоя улыбка с посвистом бича!
Покорны звери рук твоих движению,
фантазии, искристой, как вино.
Твоё искусство – радость укрощения,
и раны твои – спутники давно.
Арена цирка. Здесь не только трюки:
здесь – хищники. Ты им не скажешь: брысь.
Медведи искусали твои руки,
впилась зубами в сухожилье рысь.
Ты улыбалась публике в отчаяньи,
И, незаметно улучив момент,
спокойно вышла, рухнув без сознания
на золотой швейцара позумент.
Пугать людей артистке неприлично.
Сорвать спектакль – есть превеликий грех.
Твоё страданье – это дело личное.
Твоё искусство – празднество для всех.
Перевод с украинского Л. Заяц
Людмила Фадеева
Русский текст арии мистера Икса из фильма-оперетты «Мистер Икс»
Снова туда, где море огней!
Снова туда с тоскою моей.
Светит прожектор, фанфары гремят.
Публика ждёт. Будь смелей, акробат!
Со смертью играю.
Смел и дерзок мой трюк.
Всё замирает,
всё смолкает вокруг.
Слушая скрипку, дамы в ложах вздохнут,
скажут с улыбкой: «Храбрый шут!»
Да, я – шут, я – циркач.
Так что же!
Пусть меня так зовут
вельможи!
Как они от меня далеки, далеки!..
Никогда не дадут руки.
…Дождём душистым на манеж летят букеты.
Мой номер кончен – и гаснет свет.
И никого со мною рядом нет.
Цветы роняют
лепестки на песок.
Никто не знает,
как мой путь одинок!
Живу без ласки,
боль свою затая.
Всегда быть в маске —
судьба моя!
Вероника Тушнова
Чудеса
Как ни покажется это нелепо вам,
но едва разгоралась заря малиново,
я просыпалась от великолепного,
важного, грозного рыка львиного.
Ржавый тополь шумел
у окна открытого.
Высыхало… Теплело… Тянуло чадом…
Всех готова жалеть я,
кто не испытывал
величайшего счастья —
жить с цирком рядом.
Просыпаться и тотчас, не тронув чая,
обманувши бдительность домочадцев,
к сердцу хлеб похищенный прижимая,
к заветному лазу в заборе мчаться!
Я помню, мама диву давалась —
куда столько хлеба у нас девалось?
Ведь жили тогда мы
В приволжском городе,
ещё не успевшем забыть о голоде.
Но я ни о чём не думала, кроме
восхитительной дружбы
слонёнка Томми.
Я вдыхала чудесный запах конюшен,
запах опилок острый и свежий,
двери были раскрыты, огонь потушен,
шли репетиции на манеже.
Меня давно гонять перестали,
чередою привычной текла работа,
трико стеклярусом не блистали,
они темнели от пятен пота.
Я часами не отрываясь глядела,
с какой беспощадностью и упорством
эти люди себе подчиняли тело,
чтобы трудное стало легко и просто.
Я часами не отрываясь глядела,
как размеренно-ровно качалась лестница,
как в десятый и сотый
чётко и смело,
как пружинка,
взлетала моя ровесница.
Изредка меня родители брали
на вечернее представление.
Бодро марши гремели,
трико сверкали
в непривычно-торжественном отдалении.
И хотя я помнила, как им трудно —
друзьям моим – давалась удача,
всё