за пенсией пришла.
– Для вашей мамы?.. Бабушки?.. – О, нет,
я – для себя. – А сколько же вам лет?
И услыхал собес её слова:
– Сказать по правде, скоро тридцать два.
Вздохнул собес, немного погодя:
– Для здешних мест вы – сущее дитя,
но коль трудились двадцать с лишним лет,
то, так сказать, вопросов больше нет.[187]
. . . . . . .
Сошли на землю сумерки, и вот
толпой весёлой в цирк пошёл народ,
где восхищала трюками толпу
пенсионерка с чёлочкой на лбу.
Из писем в редакцию
«Не могу остаться равнодушным,
не могу тревоги превозмочь —
в здешнем цирке в номере воздушном
выступают муж, жена и дочь!
Если мы теперь в порыве мощном
изживать семейственность идём,
то искусство призвано помочь нам,
всенародным следуя путём!
Но артисты, в воздухе витая,
полагают, будто не должна
их касаться заповедь святая,
что для всех трудящихся одна.
Этот муж, не ведая конфуза,
улыбаться выдумал при всех,
а ему как члену профсоюза
и заплакать было бы не грех!
Мной весь штат госцирка атакован,
но никто не принял нужных мер —
НОМЕР ДОЛЖЕН БЫТЬ РАСФОРМИРОВАН!
Никодим Сучков,
пенсионер».
Клоун
Элегия
Памяти Леонида Енгибарова
Он сам молчал,
а тело пело,
как уникальный инструмент.
Оно растрогать нас умело
и рассмешить могло в момент.
Он сам молчал,
но жили мысли
в его движении любом,
поскольку тонок был он в смысле
и переносном, и прямом.
Он сам молчал,
а зал взрывался,
зовя артиста вновь и вновь,
и в нашей памяти остался
он звонкой песнею без слов.
О цирке – строкой стихотворной
Михаил Светлов
Арена
Мыслю юность, как цирковую арену,
мыслю взрослость свою, как арену борьбы.
Там мы созданы все. Нужно нам непременно
столкновение наших мечты и судьбы.
Всю-то юность мечтал я прожить с циркачами.
Вот судьба! Вот сплошная моя благодать!
А пришлось мне трудиться глухими ночами
и какие-то стихотворенья писать.
Если я одинок, я взываю к арене:
дай ты мне покружиться на виду у людей,
я завидую комплексу всех впечатлений
акробатов и клоунов, и лошадей.
Я состарился. Мне уж не надо трапеций,
пенсионное время застлало мой путь,
с цирковыми артистами снова бы спеться,
песню силы и ловкости вновь затянуть.
Циркачи! С вами буду всегда непременно.
Вы – волшебный, хороший и сильный народ.
Всё мерещится мне цирковая арена —
колесо моей юности мчится вперёд.
Каждый год ожидают нас перемены,
ожидает весна за жестокой пургой.
Приходи ко мне в гости, работник арены!
Дай бог счастья тебе, мой циркач дорогой!
Семён Кирсанов
Фокусник
Я бродячий фокусник,
я вошёл во двор,
расстелил я
с ловкостью
редкостный ковёр.
Инвалиды,
школьники,
чем вас удивить?
Вот – червонцы новенькие
начал я ловить!
Дворничихи в фартуках,
гляньте из око́н —
вот я
прямо с факела
стал глотать огонь!
Вот обвился лентами
всех семи цветов,
вот у ног
по-летнему
вырос сад цветов!
Видите ли, видите ли —
сдёрнул с головы…
Из цилиндра вылетели
голуби —
лови!
Я взмахнул похожим на
веер голубой
и поднос
с пирожным
поднял над собой.
А богат я сказочно,
разодет,
как шах…
Но это только кажется —
у меня
в руках
никакого голубя,
никаких монет —
только пальцы
голые,
между ними – нет
ни ковра,
ни веера,
ни глотков огня…
Только мысль —
чтоб верила
публика – в меня!
Юлия Друнина
Звезда манежа
Наездника почтительные руки
на ней, артистке,
вот уж скоро год
не стягивали бережно подпруги,
не украшали мундштуками рот.
Она в галантном не кружилась танце.
Не мчалась по арене взад-назад.
Когда манежной лошади шестнадцать,
то это словно наши шестьдесят.
На пенсию тогда выходят люди.
Но с лошадей другой, понятно, спрос.[188]
«Зря жрёт овёс, – решили в цирке, – сбудем
мы эту старушенцию в обоз».
И вот она, почти совсем слепая,
впряглась, вздыхая, в рваную шлею
и потащила, тяжело ступая,
телегу дребезжащую свою.
Шёл серый дождь.
Рассвет промозглый брезжил.
В разбитые копыта лезла грязь.
Над ней, балованной звездой манежа,
куражился возница, матерясь.
Ломовики, теперь её коллеги,
взирали на циркачку свысока.
…Дни дребезжат, как старые телеги,
кнут обжигает старые бока.
И всё же ночью в деннике убогом,
самой себе во мраке не видна,
присев на задние трясущиеся ноги,
пытается вальсировать она…
Леонид Хаустов
Баллада о КИО
Со страной, чьё имя Детство,
цирк – он где-то по соседству.
На афишах прямо, криво:
«Едет КИО, скоро КИО».
Засыпая, детство бредит:
«Почему так долго едет?»
От партера до галёрки
цирк от КИО был в восторге.
Он в своём тюрбане белом
занимался чудо-делом:
из мешка, арбузы будто,
рассыпались лилипуты…
Тридцать лет с тех пор промчалось, —
магов больше не встречалось.
Чудеса со мною были: