за пенсией пришла.  
– Для вашей мамы?.. Бабушки?.. – О, нет,
 я – для себя. – А сколько же вам лет?
 И услыхал собес её слова:
 – Сказать по правде, скоро тридцать два.
   Вздохнул собес, немного погодя:
 – Для здешних мест вы – сущее дитя,
 но коль трудились двадцать с лишним лет,
 то, так сказать, вопросов больше нет.[187]
   . . . . . . .
 Сошли на землю сумерки, и вот
 толпой весёлой в цирк пошёл народ,
 где восхищала трюками толпу
 пенсионерка с чёлочкой на лбу.
    Из писем в редакцию
    «Не могу остаться равнодушным,
 не могу тревоги превозмочь —
 в здешнем цирке в номере воздушном
 выступают муж, жена и дочь!
 Если мы теперь в порыве мощном
 изживать семейственность идём,
 то искусство призвано помочь нам,
 всенародным следуя путём!
 Но артисты, в воздухе витая,
 полагают, будто не должна
 их касаться заповедь святая,
 что для всех трудящихся одна.
 Этот муж, не ведая конфуза,
 улыбаться выдумал при всех,
 а ему как члену профсоюза
 и заплакать было бы не грех!
 Мной весь штат госцирка атакован,
 но никто не принял нужных мер —
 НОМЕР ДОЛЖЕН БЫТЬ РАСФОРМИРОВАН!
   Никодим Сучков,
 пенсионер».
     Клоун
 Элегия
   Памяти Леонида Енгибарова
    Он сам молчал,
 а тело пело,
 как уникальный инструмент.
 Оно растрогать нас умело
 и рассмешить могло в момент.
 Он сам молчал,
 но жили мысли
 в его движении любом,
 поскольку тонок был он в смысле
 и переносном, и прямом.
 Он сам молчал,
 а зал взрывался,
 зовя артиста вновь и вновь,
 и в нашей памяти остался
 он звонкой песнею без слов.
     О цирке – строкой стихотворной
    Михаил Светлов
 Арена
    Мыслю юность, как цирковую арену,
 мыслю взрослость свою, как арену борьбы.
 Там мы созданы все. Нужно нам непременно
 столкновение наших мечты и судьбы.
   Всю-то юность мечтал я прожить с циркачами.
 Вот судьба! Вот сплошная моя благодать!
 А пришлось мне трудиться глухими ночами
 и какие-то стихотворенья писать.
   Если я одинок, я взываю к арене:
 дай ты мне покружиться на виду у людей,
 я завидую комплексу всех впечатлений
 акробатов и клоунов, и лошадей.
   Я состарился. Мне уж не надо трапеций,
 пенсионное время застлало мой путь,
 с цирковыми артистами снова бы спеться,
 песню силы и ловкости вновь затянуть.
   Циркачи! С вами буду всегда непременно.
 Вы – волшебный, хороший и сильный народ.
 Всё мерещится мне цирковая арена —
 колесо моей юности мчится вперёд.
   Каждый год ожидают нас перемены,
 ожидает весна за жестокой пургой.
 Приходи ко мне в гости, работник арены!
 Дай бог счастья тебе, мой циркач дорогой!
     Семён Кирсанов
 Фокусник
    Я бродячий фокусник,
 я вошёл во двор,
 расстелил я
 с ловкостью
 редкостный ковёр.
 Инвалиды,
 школьники,
 чем вас удивить?
 Вот – червонцы новенькие
 начал я ловить!
 Дворничихи в фартуках,
 гляньте из око́н —
 вот я
 прямо с факела
 стал глотать огонь!
 Вот обвился лентами
 всех семи цветов,
 вот у ног
 по-летнему
 вырос сад цветов!
 Видите ли, видите ли —
 сдёрнул с головы…
 Из цилиндра вылетели
 голуби —
 лови!
 Я взмахнул похожим на
 веер голубой
 и поднос
 с пирожным
 поднял над собой.
 А богат я сказочно,
 разодет,
 как шах…
 Но это только кажется —
 у меня
 в руках
 никакого голубя,
 никаких монет —
 только пальцы
 голые,
 между ними – нет
 ни ковра,
 ни веера,
 ни глотков огня…
 Только мысль —
 чтоб верила
 публика – в меня!
     Юлия Друнина
 Звезда манежа
    Наездника почтительные руки
 на ней, артистке,
 вот уж скоро год
 не стягивали бережно подпруги,
 не украшали мундштуками рот.
 Она в галантном не кружилась танце.
 Не мчалась по арене взад-назад.
 Когда манежной лошади шестнадцать,
 то это словно наши шестьдесят.
 На пенсию тогда выходят люди.
 Но с лошадей другой, понятно, спрос.[188]
 «Зря жрёт овёс, – решили в цирке, – сбудем
 мы эту старушенцию в обоз».
 И вот она, почти совсем слепая,
 впряглась, вздыхая, в рваную шлею
 и потащила, тяжело ступая,
 телегу дребезжащую свою.
 Шёл серый дождь.
 Рассвет промозглый брезжил.
 В разбитые копыта лезла грязь.
 Над ней, балованной звездой манежа,
 куражился возница, матерясь.
 Ломовики, теперь её коллеги,
 взирали на циркачку свысока.
 …Дни дребезжат, как старые телеги,
 кнут обжигает старые бока.
 И всё же ночью в деннике убогом,
 самой себе во мраке не видна,
 присев на задние трясущиеся ноги,
 пытается вальсировать она…
     Леонид Хаустов
 Баллада о КИО
    Со страной, чьё имя Детство,
 цирк – он где-то по соседству.
 На афишах прямо, криво:
 «Едет КИО, скоро КИО».
 Засыпая, детство бредит:
 «Почему так долго едет?»
   От партера до галёрки
 цирк от КИО был в восторге.
 Он в своём тюрбане белом
 занимался чудо-делом:
 из мешка, арбузы будто,
 рассыпались лилипуты…
   Тридцать лет с тех пор промчалось, —
 магов больше не встречалось.
 Чудеса со мною были: