— Ну вот. Всё отлично.
Вместо мук стыда по моему лицу невольно поползла слащавая улыбка — я её чувствовала всеми фибрами души и хотела только одного: чтобы она исчезла. Но вот только Виктор пялился на меня, а лыба расползалась всё шире. Я сияла, как дурочка, словно у меня было свидание с самим Господом Богом.
Я с Виктором. Наедине. В первый раз.
Чтобы прогнать эту предательскую улыбку, я укусила себя за щёку изнутри. Сунув руки в карманы джинсов, Виктор высматривал автобус.
— Как прошли каникулы? Хорошо?
— Ужасно.
И когда я только научусь молчать?
— Это всё из-за твоего талмуда? — предположил Виктор, кивнув в сторону «Отверженных».
— Нет, конечно нет! — принялась защищаться я, убрав книгу в карман. — Гюго как раз был самой весёлой частью каникул…
Так я оказалась на перекрёстке нашей дискуссии: либо сказать ему правду — и он тут же сбежит, либо соврать и приукрасить мою тоскливую жизнь — перспектива соблазнительная, но можно попрощаться с отношениями, основанными на доверии, либо перестать размазывать мои жалкие дни по тротуару, как блевотину, и спросить, как прошли его каникулы. В последнем случае я рискую услышать подробности о том, как он изучал ротовую полость своей подружки, работая языком десять дней подряд. Двести сорок часов.
— А вот и автобус! — объявил Виктор.
Спасена. Я протянула ему билет.
— Сколько я тебе должен?
— Нисколько, пустяки…
— Погоди, ты же не собираешься оплачивать всю дорогу туда-обратно до аэропорта?!
Гигантский автобус остановился ровно передо мной, и я зашла внутрь.
— Ладно, ок, — сдался Виктор, войдя следом. — За мной должок.
Я прошла к четырём местам, расположенным друг напротив друга, однако Виктор взял меня за рукав и потащил к двойным. Я села у окна, а Виктор плюхнулся рядом.
Я сидела так близко, что чувствовала цветочный запах его стирального порошка. Среди рыжеватой торчащей щетины виднелась родинка. А его ресницы…
— Ну так что там с каникулами? — настаивал он.
В тридцати метрах от автобуса маленькая старушка в развевающихся штанах тащила за собой чемодан. Измученные артритом руки стиснули ручку так сильно, что побелели, как её волосы.
Последние пассажиры зашли внутрь.
Сдвинув очки на кончик носа, старушка торопилась, спешно перебирая крохотными ножками, однако чемодан был слишком тяжёлым.
— Дебора, ты обиделась?
Двери автобуса закрылись.
— Подождите!
Недолго думая, я подскочила, перешагнула через Виктора, навалившись попутно на него всем своим весом, и помчалась по проходу, размахивая руками:
— Подождите! Пожалуйста!
Я растолкала стоящих пассажиров. Водитель уже включил первую скорость и отъехал на метр.
— ПОДОЖДИТЕ!
Заметив меня в зеркале заднего вида, он остановил автобус и недовольно повернулся. Какой огромный нос!
— Спасибо, месье…
Я перевела дух:
— Это… просто…
Я умирала от нехватки кислорода, но старушка добежала до автобуса и постучала в дверь — водитель наконец-то заметил её. Я кивнула:
— Вот… это… она…
Двери открылись, и я помогла бабуле затащить чемодан — уверена, он весил больше, чем она сама. Надеюсь, там не было расчленённых трупов — это бы явно отравило торжественность момента.
Автобус качнулся, и я вернулась на место, смутившись от вереницы глаз, следивших за каждым моим движением.
Виктор встал и пропустил меня на кресло.
— Не знал, что ты любишь старичков, — прошептал он.
— Просто обожаю. Их, конечно, много, и они могут вести себя как идиоты, но чаще всего они такие трогательные. Беспомощные. Мне нравятся немного потерянные старики; сама не знаю почему, но мне сразу хочется им помочь.
Виктор уставился на меня долгим — слишком долгим — выразительным взглядом. Он пялился так, что я в итоге отвернулась к окну, не в силах выдерживать эти жгучие глаза. Автобус проехал по широкой авеню, остановился на светофоре и повернул направо. Виктор наклонился ко мне:
— В прошлом году умер мой дедушка. У него чердак потёк, как говорят на севере, но он всё равно жил дома.
Виктор говорил шёпотом. Его дыхание касалось моих волос: два расположенных бок о бок сиденья отгородились от всего автобуса. От целого мира.
— Каждый день к нему приходила медсестра, мама и тёти тоже заглядывали по нескольку раз за неделю. Но однажды дедушка вышел на улицу — мы до сих пор не знаем зачем. В одних тапочках… И его сбил какой-то дебил на повороте, не остановившись у пешеходного перехода. Мгновенная смерть. Я много раз представлял его распластанным на асфальте, может даже в какой-нибудь нелепой позе. Тапочки, наверное, разлетелись в разные стороны, сморщенное лицо, израненные руки. Но для прохожих и больных на голову зевак он был никем в то утро: просто незнакомый старик. Как и любой другой. Валяется тут на дороге. Тело увезли, а тапочки остались. Мама нашла один на следующей неделе. Дедушка умел рассказывать истории, как никто другой, играл «Форель» Шуберта на аккордеоне, воевал, разворачивал поезда, освобождал пленников и сражался в рядах Сопротивления.
Я повернулась к Виктору, но тот потерялся где-то далеко в своих мыслях.
— Ну а я вот люблю спасать старушек в беде.
Он улыбнулся:
— Я рад, что ты поехала со мной.
За окном мелькали улицы Парижа.
Я тоже была рада.
В аэропорту Орли народу было битком. Когда мы наконец-то нашли выход, из которого должен был появиться Джамаль, Виктор цокнул языком:
— Жаль, мы не взяли с собой листочки. Могли бы подшутить над ним… Написать имя огромными буквами, как для разных звёзд, которых встречают личные водители.
Я достала блокнот:
— Такие подойдут?
— А можно взглянуть?
— Э-э-э… нет.
Ты очень загадочная девушка, Дебора Дантес!
— Это проблема?
— Да нет, даже наоборот.
Не хватало мне тут ещё покраснеть.
— Я записываю сюда всякое. Цитаты, например.
— М-м-м-м, по ним столько можно узнать!
— Ну попробуй, может, и поймёшь, — раздражённо ответила я и помахала рукой, будто месила воздух.
Виктор погрузился в чтение.
Мне становилось неловко.
— «И слово ведь — живое существо».
— Это из «Созерцаний».
— «О, глупец, возомнивший, что я — не ты!»
— Там же, в предисловии.
Он перевернул страницу. Вторую.
— Так что напишем для Джамаля?
Виктор наконец отлип от моего блокнота.
— Я никогда не читал Виктора Гюго, но, наверное, стоит попробовать. Даже желание появилось.
— Да что ты говоришь!
Меня мучили вопросы («Раз ты не знаешь Гюго, что читаешь? Французскую литературу? Американскую? Современную? А ты вообще читаешь?», или же более прозаические: «Тебе нравится нуга?»), но я молчала. Виктор занят. Виктор занят.
Виктор занят.
В итоге мы написали большими буквами прямо в блокноте: «Принц тарантулов» — и принялись ждать.
— В начале года я придумала Джамалю прозвище.
Я должна была избавиться от этого груза.
Из-за двери показались первые пассажиры. Виктор размахивал блокнотом, как водители.
— Да ну? И какое?
Я прикусила губу.
— Человек-тарантул.
Виктор оторвал взгляд от потока путешественников.
— Человек-тарантул? Да это же офигенно! Быстрее, надо переписать!
Я вырвала блокнот из его рук, зачеркнула написанное и перевернула страницу.
— Вау! Привет!
Слишком поздно: Джамаль заметил нас и улыбался, как я совсем недавно у метро — словно дурачок.
Рада его видеть.
Я вздрогнула, когда Виктор разболтал ему прозвище, но Джамаль только рассмеялся.
— Поехали ко мне ужинать? Закажем пиццу. На этот раз без тарантулов.
Я протянула ему билет, и под звук крутящихся колёсиков жёлтого чемодана мы направились к автобусу.
Каникулы наконец-то начались.
Глава двенадцатая
Дебора понимает, что прошлое осталось в прошлом
Завтра в школу.