— Так, Джамаль, завязывай… Думаю, нам лучше сменить тему.
Виктор подмигнул мне:
— Я тоже так думаю. Поговорим о Тане? Кажется, ты её недолюбливаешь?
— Настолько заметно?
— Скажем, скрывать свои чувства не твой конёк, — хихикнул Джамаль.
Я бросила ему в лицо мятую бумажную салфетку.
— Я тут ни при чём: она просто сучка. Презирает меня. Я отвечаю тем же.
Они заржали.
— Ну тут сразу ясно, что Таня не образец сочувствия. А что с твоими родителями?
Почему Виктор задаёт мне эти вопросы?
— Вы специально заводите разговоры на темы, которые бесят меня больше всего?
— Хотите пива?
— Вот! Наконец-то нормальное предложение!
Виктор согласился. Мы чокнулись стеклянными бутылками. После третьей мне полегчало, вот только живот надулся, и пришлось развалиться на диване. У Джамаля огромная шикарная квартира, но здесь хорошо. Мерзкие темы для разговоров сменились невинной болтовнёй: фильмы в прокате, учителя, занятия бегом (Виктор), личный тренер Джамаля (да ладно!), орущий на него, чтобы тот закончил подход по качанию пресса: «Давай, тряпка, тридцать шесть, тридцать семь!» Обсудили мою аллергию на спорт, эпиляцию зоны бикини, волоски на больших пальцах ног (ну почему, почему я заговорила об этом?), культ идеального тела. Виктор признался, что я хороша такая, какая есть, Джамаль добавил «плюс один». Четвёртая бутылка пива позволила мне принять комплименты и ответить, что они тоже ничего, — последствия алкоголя.
Наблюдая, как они обсуждают какой-то вестерн, я подумала, что кажется, будто эти двое дружат уже долгие годы, хотя впервые встретились только в начале учебного года.
Виктор устроил нам представление, жонглируя мандаринами, — я умоляла его научить меня. В итоге фрукты разлетелись по всей гостиной. Джамаль попробовал жонглировать бананами, но потерпел фиаско. Пришлось соскребать. Я очень долго смеялась.
К часу ночи они собрались проводить меня домой. Я живу всего в двенадцати минутах, но они настояли. Виктор ночевал у Джамаля — в одной из семи комнат для гостей на выбор. На улице мы голосили песни «Битлз»: я пела, Джамаль отбивал ритм на мусорных баках, пока кто-то не обругал нас из окна и мы не сбежали, глупо хихикая. Уже у своего дома я чмокнула обоих в щёчки и поднялась, будто взлетела на ватном облаке, подхваченном лёгким бризом.
Изидор ждал меня под дверью: пришлось тащить его к себе в комнату, чтобы он никого не разбудил — настолько пёс был рад меня видеть. Пьяненькая, я похлопала его по голове, легла прямо в одежде на кровать и уснула, почти даже не вспомнив об Элоизе, маме и папе.
Однако в понедельник, когда я вернулась в лицей, у меня в горле словно застрял комок жёваной бумаги — многогранный шарик.
Я знаю, что у шаров не бывает граней, но думаю, вы меня поняли. Вот некоторые из них:
Тревога от мысли о встрече с Элоизой.
Смешной, милый, симпатичный Виктор, чьё сердце принадлежит Адель.
Планы на каникулы, которых просто нет.
Мама, которая всё воскресенье провела, листая старые журналы, купленные на е-bay. В основном номера «Нэшнл Джеографик». Я сказала ей, что хочу устроиться няней, чтобы заработать на обеды, но она не оценила и протянула мне две купюры по двадцать евро. Однако я не собиралась манипулировать и серьёзно задумываюсь о работе няни.
Отец, который «играл в сквош с коллегой Франсуа».
Три новых записки на зеркале в прихожей.
Получается, у моего шарика шесть граней.
Я нигде не могла найти Джамаля, а на сообщения он не отвечал. Кажется, Виктор избегает меня. Даже страшно узнать почему (уродина + зануда + королева драмы и королева трагедии = я).
Днём я потратила двадцать минут, чтобы убраться подальше от Питомника и засесть в кафе. Выбрав угловой столик, я достала телефон и набрала таинственный номер.
— Галерея «Левиафан», добрый день! — пропищал торопливый женский голосок.
— Э-э-э…
— Слушаю!
— Добрый день… А куда я попала?
— Простите?
Галерея, галерея, галерея… Вряд ли речь о торговом центре, было бы глупо.
— Это художественная галерея?
— Да, галерея «Левиафан». Вы по поводу стажировки для учащихся?
Я молчала в ступоре.
— Yes, I`m coming in two minutes! — крикнула собеседница кому-то, но не мне. — Девушка, я могу вам помочь? Я очень занята.
Я бросила трубку.
Прилипнув к экрану телефона, я в мгновение ока нашла сайт галереи «Левиафан» (мегаоригинальное название, кстати…): выставки живописи, скульптуры, дизайнеров. Большинство работ похожи на мерзкую древесную кору, но есть и неплохие. В любом случае я ничего не понимаю в искусстве.
Галереей владеет женщина.
Почему мама прилепила номер телефона галереи в нашей прихожей? Кому она должна позвонить? И зачем?
Я скопировала адрес в свои контакты.
Обманув все мои ожидания, история с записками стала только запутаннее.
К пятнице накануне каникул комок жёваной бумаги в горле разросся до баскетбольного мяча: я получила десять из двадцати по английскому и восемь из двадцати по философии.
Ровно за пятнадцать минут до урока я сидела в коридоре напротив кабинета 234. Завал с чтением, заданным на дом, заставил меня изменить Жану Вальжану — а заодно и Карри, к которой я уже давно не заглядывала. В итоге я таскаюсь с талмудом в кармане и достаю его только в обеденный перерыв.
А обедаю я одна.
Джамаль заболел. С итало-паучьей вечеринки я его не видела. Отравился. Он мог бы отговориться бронхитом или гриппом, но нет, Джамаль сообщил мне, что траванулся, сопроводив рассказ тонной физиологический деталей, таких как консистенция и цвет. И все эти откровения только потому, что мы преломили пиццу: некоторые люди довольно быстро пренебрегают приличиями.
Так что когда он не сидит в туалете, то пристаёт ко мне с вопросами, как проходят уроки, и присылает двадцать фоток Гертруды в день: Гертруда прячется под листиком, Гертруда заснула — ну, он так говорит, я же не увидела сна ни в одном из восьми глаз, да и вообще, у тарантулов есть веки? — Гертруда в позе лотоса размышляет о смысле жизни, Гертруда наводит красоту перед трюмо и распевает песни Далиды. Ладно, это я уже придумала.
Что же касается Виктора, он сбегает, как только перспектива столкнуться лицом к лицу маячит на горизонте. И нет, у меня не паранойя.
Элоизу будто прооперировали: наверное, сделали пересадку губ. Отрезали скальпелем и на всю жизнь приклеили к губам Эрванна. Интересно, как они едят? Видимо, в операционной ей также удалили часть сетчатки, потому что я там больше не отражаюсь.
Я превратилась в невидимку.
Через два часа наступят каникулы.
В коридоре послышался сухой цокот острых каблуков о плитку и звон ключей.
— Мадемуазель Дантес.
Я поздоровалась с мадам Шмино. Она открыла дверь в кабинет.
— Идите за мной.
Какое ещё бедствие ждёт меня там?
Окна были настежь распахнуты, от недавнего дождя на полу образовались грязные лужи.
— Ну вот, — пробурчала мадам Шмино, — теперь мне придётся убирать.
Похоже, она напрочь забыла обо мне.
— Мадемуазель Дантес, вы читаете «Отверженных»?
— Да.
— И что думаете?
Её вопрос свалился как снег на голову.
— Э-э-э…
Мадам Шмино сдвинула очки на кончик носа так, что я разглядела комочки туши на её ресницах.
Мне очень нравится. Некоторые моменты довольно сложно переварить, иногда читаю по диагонали, но история просто потрясная, и мне симпатичен Жан Вальжан.
Блестяще. Достойно диссертации по филологии.
— А кроме Гюго?
— Мне нравится Дюма. Иногда фантастика типа Буля, Мэтисона или Уиндема, классическое и современное фэнтези. Хемингуэй, хотя я не в восторге от его увлечения корридой. Леклезио. Превер. Золя. Марсель Эме. Экзюпери. Кессель…
Собственный голос застревал у меня в горле. Глаза мадам Шмино превратились в пару лазерных пистолетов.
— А из философии?
— Фрейд.