Читать интересную книгу "Окаянные гастроли - Ольга Валерьевна Чередниченко"

короткое, злое. Мальчик отпустил, мужчина беспомощно выронил картуз.

Шурочка опомнилась, когда поняла, что Калерия устремилась в ее сторону. Стала смотреть по сторонам – вроде как она совсем и не пялилась, а значит, ругать ее было не за что. Тогда и заметила Григория Павловича неподалеку. Тот тоже наблюдал всю сцену. Калерия подбежала к нему и влепила пощечину. Он даже не возмутился в ответ.

– Все, Гриша, ну ты предатель. Думал, он мне не скажет, что это ты его позвал? А я-то тебе верила. Больше ничего с тобой не буду делать, кроме работы.

Григорий Павлович только пожал плечами.

* * *

Калерия зашагала прочь. Остервенело захрустел гравий под ее башмаками. Шурочка всей грудью вдохнула сладкий запах цветущего абрикоса – какой же все-таки хороший, теплый вечер. Но ей тоже пора идти. Калерия на ее месте точно бы осталась поболтать с Григорием Павловичем наедине. Но Шурочка не такая. Она приличная девушка. Раз уж стала свидетельницей интимной сцены, теперь ее долг – незаметно ретироваться.

– Тронут ли я вашими слезами? Безусловно, – сказал ей вслед Григорий Павлович.

– Мне еще многому нужно научиться. У меня самомнение не зашкаливает, как у иных актрис. Так что я это признаю. Спокойной ночи, Григорий Павлович, – ответила она, не в силах сдержать улыбку.

– Позволите мне откровенность? – продолжил он. – Я виноват перед вами.

Шурочка остановилась. Обернулась.

– Перед вами лично и перед всей труппой. Я опростоволосился с рекламой. Провел спиритический сеанс. Помните, в последний день перед отъездом? Я пригласил туда газетчиков, дал им яркий повод для статей, не жалел шампанского. Но публикации не успели выйти до нашего приезда в Екатеринодар. Результат – полупустой зал. Как видите, я тоже вижу свои слабые места.

– Не ругайте себя, Григорий Павлович. И раз уж мы завели такой разговор, спрошу у вас о своих слабых местах в роли. Прошу, будьте откровенны до конца, даже беспощадны.

Из-за облака вышла яркая луна и осветила полоску на гравийной дорожке. Шурочка встала в серебряный свет, чтобы эффектнее выглядеть. Она знала, что в отличие от Калерии оказалась на высоте во время премьеры, и была довольна, что сумела напроситься на комплимент так тонко.

– Есть одна сцена… – сказал Григорий Павлович.

– Шурочка! – послышался вдалеке голос Тамары Аркадьевны. – Поехали в нумера.

– Какая? – обиженно спросила Шурочка. – Скажите мне. Я буду сейчас в гостинице и сразу начну репетировать.

– Вы репетировать одна не сможете, да и не в репетициях там даже дело. Какое чувство вложить? Обдумайте. И больше-больше этого чувства, явственнее. Сейчас бледно, а сцена важная.

– Шурочка, ты где? – Голос Тамары Аркадьевны раздался ближе.

– «Люди, львы, орлы и куропатки» – эта сцена? – оглядываясь, спросила Шурочка.

– Нет-нет, другая. Третье действие, самый конец. Там чеховская ремарка… Да вы бегите, она вас уже обыскалась. Покойной ночи!

Шурочка пожелала ему спокойной ночи в ответ, окликнула Тамару Аркадьевну и зашагала в ее сторону. Григорий Павлович наблюдал, как она удаляется. Развернулся и пошел обратно к Летнему театру собирать вещи, лишь когда она споткнулась и чуть не упала. В тот момент Шурочка вычислила наконец, что именно было в самом конце третьего действия. Продолжительный поцелуй их персонажей – Тригорина и Нины Чайки.

Глава 6

Горячий шарик ртути прошел через Шурочкино горло, под ключицей, нырнул в правое плечо, покатился по руке к запястью и тут же проделал обратный путь – к плечу, под ключицу, в горло. Одновременно другой сгусток опаляющего жидкого металла поднимался от большого пальца левой ступни сквозь щиколотку, пронзал колено, двигался выше. Шурочка поднимала согнутую в колене ногу и отводила ее влево, вся раскрываясь, подаваясь вперед. Затем возвращала все обратно.

Так велел ей Григорий Павлович – представлять, что луч внимания, направленный в собственное тело, это горячий ртутный шарик. Он учил труппу чувствовать каждый миллиметр своей плоти, становиться пластичнее, искусно управлять связками. Шурочка повторяла опостылевшие движения – правой рукой и левой ногой – уже несколько часов. Тело болело. Но она старалась не терять концентрацию, не работать механически, помнить о луче внимания.

Тренировка осложнялась тем, что проходила под палящим солнцем. Кроме того, выполнять упражнение приходилось не на устойчивой сцене или земле, а в трясущейся и шатающейся повозке, которая медленно катилась по центральным улицам Ярославля. Пахло пионами и нагретой пылью. У Шурочки под грудью было очень жарко, а струйки пота все чаще скатывались по ребрам.

Она слышала хохот, свист, хлопки и крики взбудораженных необычным зрелищем жителей города, но не видела их лиц. Случайные зрители имели право сколько угодно рассматривать движения ее мускулатуры под обтягивающим трико. Она же по указанию антрепренера обязана была безучастно глядеть куда-то вдаль – так, будто гоняла внутри себя ртуть в полном одиночестве.

Когда луч внимания проходил через запястье, на него дул легкий ветерок. То было спасением. Тренировка с каждой новой минутой превращалась во все более мучительную пытку, а дуновение – пусть такое же горячее, как и сам ярославский воздух, – на мгновение приносило ей облегчение, даже удовольствие. Она еще держалась на повозке и продолжала выполнять однообразные движения только благодаря этим моментам отдохновения. Все остальные тягучие секунды ждала его краткого повторения.

Этот нежный ветерок вызывало дыхание Григория Павловича. Он был на повозке совсем рядом и тоже гонял шарики ртути по собственному телу. Шурочка не имела возможности на него смотреть, но чувствовала дыхание на запястье и ощущала терпкий запах его раскаленного тела.

В Екатеринодаре Григорий Павлович потерял большие деньги из-за того, что местные жители узнали о премьере уже после того, как труппа уехала. Но он крепко усвоил первый урок на антрепренерском пути. Теперь в каждом новом городе за несколько дней до спектакля проводил отдельную рекламную кампанию. Афишам он не доверял из-за слухов о фиаско Федора Шаляпина в Тюмени – все объявления о концерте маэстро съели козы, и тот в итоге пел для пустого зала. Григорий Павлович все равно не смог совсем отказаться от афиш – из суеверной предосторожности, – но ими одними никогда не ограничивался.

Со времени екатеринодарской премьеры прошло два месяца. Экспериментальная труппа Григория Павловича Рахманова успела побывать еще в четырех городах Российской империи – Нижнем Новгороде, Владимире, Тифлисе и Гельсингфорсе. В каждом из них антрепренер давал объявление в местную газету. Еще был весьма словоохотлив на тему своей работы со всеми официантами, извозчиками и торговцами, а после оставлял щедрые чаевые. Но для родины российского театра – Ярославля – он придумал настоящее произведение рекламного искусства. Услышать рукоплескание полного