Читать интересную книгу "Окаянные гастроли - Ольга Валерьевна Чередниченко"

помириться. Хорошо я придумал? Очень хорошо!

Тамара Аркадьевна метнула в Шурочку злобный взгляд из-под прищуренных век. Та гордо задрала подбородок и отошла к окну. Другие члены труппы, наверное, подумали, она отвернулась поплакать. Если бы! Глаза и теперь оставались совершенно сухими. Шурочка решила просто глотнуть свежего воздуха – для непривыкшей к такому апрелю петербурженки день выдался необычайно жарким.

В саду она заметила два странных силуэта. Мужчина и мальчик прятались за деревьями и смотрели прямо на нее. Они держались за руки и были одеты старомодно даже по провинциальным меркам, а еще слишком тепло для такой жары. Из окна Летнего театра было видно, как дрожит нагретый воздух в Городском саду. Фигуры в нем казались слегка прозрачными и будто трепетали. Шурочка вспомнила страшную историю Калерии об утопленниках и прочих привидениях. Испугалась, отпрянула. Когда снова выглянула в окно, там уже никого не было.

Весь оставшийся день труппа репетировала почти без отдыха. Заплакать в той сцене Шурочке так и не удалось. Тамара Аркадьевна, вероятно, наслаждалась ее неудачей, а Григорий Павлович ни разу не попрекнул. Ей даже хотелось, чтобы он раскритиковал, отругал, застыдил – проявил хоть какое-то участие к ее работе. Невнимание антрепренера было несправедливо: это она должна злиться, избегать прямого общения, а получалось наоборот.

* * *

Вечером в гостинице Шурочка наконец-то помылась и сама, как смогла, постирала руками исподнее. Не замечая копошившуюся в шаге Тамару Аркадьевну, разделась до нижней сорочки, легла в настоящую постель со стареньким, но чистым постельным бельем и зажмурилась от удовольствия. Но мысленно благодарить Григория Павловича все-таки из вредности не стала. Лиши человека всего разом, помучь его немного без привычных вещей, а потом верни что-нибудь маленькое, обыденное, и он вмиг научится ценить простые радости жизни. Шурочка знала, что мысль эта не модная и не либеральная, зато нажита ее горьким опытом.

Еще большее блаженство наступило, когда Тамара Аркадьевна сделала большой глоток чего-то забродившего из фляжки, не спрашивая, выключила свет, улеглась и затихла. Ломило все тело от усталости, но это было приятно. Впервые в жизни Шурочка чувствовала себя человеком, который целый день занимался правильным делом, успешно поработал и заслужил право на отдых. Далеко не все пока получалось хорошо, но она трудилась, шла к заветной цели.

Наслаждение испортил размеренный свист соседки по койке. Невероятно, с какой сверхъестественной скоростью той удавалось засыпать. Даже не пожелала спокойной ночи. Шурочка завертелась на оглушительно скрипучей кровати, но сопящие звуки не прекратились и даже не сбились с ритма.

До чего противная бабка, подумала Шурочка. Но тут же вспомнила слова мамы: если злишься на кого-то, значит, злишься на себя. Другие люди – твое зеркало. Какая именно черта характера того человека раздражает тебя больше всего? У тебя есть такая же.

Только развивать эту идею совершенно не хотелось. Что у них с Тамарой Аркадьевной может быть общего? Да и не время гонять в голове многомудрые соображения: нужно выспаться хорошенько в «королевской» постели, насладиться заслуженным покоем и комфортом. Одна беда: избавиться от беспокойной мысли никак не получалось. Шурочка рисковала всю ночь отгонять ее, как назойливого комара. Быстрее додумать до конца и забыть. Ладно уж.

Первым делом надо определить, что сильнее всего раздражает в Тамаре Аркадьевне. Пожалуй, как она на сцене заламывает руки, пучит глаза, трагически стискивает виски или проводит пятерней по волосам. До поры до времени все это подходило провинциальной публике с вульгарными вкусами. Но теперь-то пришел Станиславский со своей революционной системой. Григорий Павлович талдычит им каждый день: главная задача артиста – создавать внутреннюю жизнь персонажа, приспособляя к ней свои чувства. Тамара же Аркадьевна словно не слышит и делает наоборот. Классический пример маски чувств вместо искренности.

Почему она продолжает везде совать штампы, если с ними все уже ясно? Григорий Павлович сто раз объяснил психотехнику Станиславского, которая помогает вызвать из памяти правильные эмоции в нужный момент роли. Допустим, нужно сыграть страх. Бесполезно пыжиться испытать чувство в голом виде. Вместо этого следует вспомнить любое событие из своей жизни, которое вызвало страх, предшествовало ему. Например, увидеть ту старомодную пару в мерцающем мареве Летнего сада было жутковато. Даже сейчас мурашки побежали. Так же и на сцене. В соответствующую минуту вызываешь в памяти те обстоятельства – и вуаля – страх приходит следом.

Правда, это лишь в теории звучит просто. На деле Шурочка сама ничего не чувствовала на сцене. Пора уже признаться: они с Тамарой Аркадьевной все-таки в одной лодке. Обе не умеют вызывать к работе чувства в нужный момент. Только первая теряется и деревенеет, а вторая по инерции лепит штампы.

Выходит, в душе Шурочки борются две силы. Одна жаждет отдаться буре искренних чувств, чтобы пробудить их на сцене. От этого напрямую зависит не только ее творческий успех, но и вся жизнь. Ведь с недавних пор у Шурочки и осталось-то одно актерское ремесло. Остальное она принесла в жертву. Отними еще театр, и не будет совсем ничего. Другая сила все понимает, но сопротивляется. Не дает освободить эмоции. Зачем же она так делает, когда на карту поставлено самое дорогое?

Внутренним взором Шурочка увидела прохладные сочные луга. Над ними висел низкий густой туман, какой бывает в горах. Примерно так она представляла Англию или Новую Зеландию, где никогда не бывала. Ясно было одно: места эти очень-очень далеко, на самом краю земли. Там в воздухе вечно висела хмарь, а ветер колыхал высокую ароматную зеленую траву. Годами нельзя было встретить ни души – ни человека, ни овцу, ни даже бродячую собаку. Но именно там она увидела себя. В полном одиночестве. Хрупкую, маленькую, одетую в тяжелые, ржавые, холодные рыцарские доспехи. Это был страж границы – та самая сила внутри Шурочки, что запрещала ей плакать на сцене. Кто же велел ей нести одинокую службу в суровых условиях, а потом бросил, забыл, потерял?

Статский советник Николай Васильевич Алексеев. Папа. «Запрети себе чувства, или они тебя погубят», – таким было его послание. Он не говорил этого словами, но показывал своим образом жизни.

По долгу службы отцу пришлось стать безжалостным и хладнокровным, чтобы выполнять не самые приятные поручения, идти по головам. Он выбрал карьеру, работу мозга, а чувства задвинул на дальний план. Не только болезненные, но и радостные – поэтому в глубине души Николая Васильевича всегда тлело страдание. Он отказался от ярких и глупых страстей во имя благополучия семьи, комфортной жизни и видного положения в обществе.

Сдержанность была главной его чертой. Запрет