Читать интересную книгу "Окаянные гастроли - Ольга Валерьевна Чередниченко"

на проявление чувств – правилом, которое он вывел опытным путем. Шурочкино сознание с раннего детства впитывало папино отношение к себе и миру. Так и получилось, что Николай Васильевич велел ей охранять границу, за которой находилась неизведанная и опасная территория чувств.

Но Шурочка – другой человек. У нее особые задачи в жизни. Она обязана пересмотреть свои установки. Позволить себе творческую мысль и живые эмоции. Она актриса, и ее существование в новой реальности напрямую зависит от того, насколько она сможет расширить внутренние границы чувств.

– Я объявляю себе свободу! – сказала Шурочка.

Она забыла, что в комнате спит соседка. Слова прозвучали слишком громко. Но заливистый храп Тамары Аркадьевны не сбился ни на полтакта. Вдвойне удивительно, что Шурочку он больше не раздражал. Наоборот, убаюкивал.

* * *

Наутро пришлось вернуться в хлев. В гримерке Летнего театра прогнили полы, поэтому вместо нее приспособили проклятый многофункциональный сарай. Григорий Павлович назначил генеральную репетицию на полдень. На ней труппе предстояло впервые сыграть вместе с екатеринодарскими статистами и актерами второстепенных ролей. К началу прогона антрепренер велел каждому нанести полный грим и выбрать подходящий наряд в костюмерной Летнего театра.

Керосинка в хлеву коптила так, что Шурочке каждую четверть часа приходилось вычищать из носа черные шарики. В букете запахов, источаемых ее платьем, были нотки влажной песьей шерсти. Их перебивало что-то ядреное, химическое. Перед самым лицом дребезжал комар, но в полутьме Шурочка никак не могла его изловить. Она инстинктивно схватилась за паклю, торчащую среди досок, когда Аристарх в очередной раз больно дернул ее волосы гребнем.

Она сначала бранила его, а он оправдывался, что никогда в жизни не работал гримером, да еще и с женщинами. Потом оба просто молчали. Выбора не было – Тамара Аркадьевна объединилась с Калерией, Григория Павловича попросить о подобном она постеснялась. Сама Шурочка сложных причесок себе делать не умела, в таких вопросах ей раньше помогала мама или прислуга. Они с Аристархом уже успели немного друг к другу привыкнуть, когда в дверном проеме нарисовался мужской силуэт в одних шароварах.

– Матюшка, хоть бы ты накинул что-то, входя на женскую половину, – возмутился Аристарх.

– Сколько тебе повторять? Я теперь Матье, а не Матюшка! А Григорий Павлович сказал, здеся обе половины. Я так и понял, что в наш любимый хлев надо итить. Тут же у нас главная жопа. Половины. Поняли же? – И он заржал.

Шурочка закашляла, чтобы скрыть смех. Она не планировала снисходить до Матюшиного уровня, но, как назло, ее ужасно смешили глупые туалетные шутки. Матюша шагнул ближе к керосинке. Увидев его лицо, Аристарх бросил гребень прямо в Шурочкиной прическе, всплеснул руками и свистнул. Она тоже обомлела. На Матюшиной скуле запеклась кровь, верхнее веко походило на переполненную грозовую тучу. Та бровь, на которой чудесным образом не осталось и царапины после истории с вазой на спиритическом сеансе, походила теперь на кусок освежеванной баранины.

– Бог мой, Матюша, как же ты будешь на премьере, – прошептала она.

– Поколдуешь, гример? – подмигнул Матюша Аристраху здоровым глазом.

– Не хочу тебя расстраивать, но я бы не стала на него надеяться. – Шурочка покачала головой, и из ее волос вывалился гребень.

Но Аристарх воспринял беду Матюши как творческий вызов. Он бросил Шурочку самостоятельно воевать с колтунами и принялся толочь ступкой в чаше какие-то порошки. Он буквально лепил на разбитом лице, дул на раны и даже шептал что-то вроде заклинаний. Неотрывно провел за работой два с половиной часа, как художник перед по лотном.

Когда Матюша в образе Треплева к полудню явился в Летний театр, Шурочка увидела его первой, и у нее сначала даже язык прилип к гортани. Придя в себя, она собиралась засыпать его вопросами, но он приложил палец к губам.

Шурочка всю генеральную репетицию бросала на Матюшино лицо косые взгляды – его хотелось рассматривать как шедевр. Аристарх совершил чудо. Ее собственные прическа и макияж, которые пришлось доделать самой, не шли ни в какое сравнение. Главное, Шурочку разбирало любопытство, во что вляпался Матюша, за что его так избили. Загадка усложнялась тем, что спиртным от него совсем не пахло.

* * *

Когда до премьеры осталось ровно 100 минут, Григорий Павлович остановил прогон. Он велел актерам отдохнуть, подышать, помолчать, поправить костюмы и краску на лицах, собраться с мыслями и чувствами. Сам остался обсуждать звуковые эффекты. В который раз демонстрировал бородатому статисту, какое в точности пение загулявшего пьяницы он хочет слышать из-за сцены. Другому, рыжему, показывал, как именно квакают лягушки. Проверил, крепко ли висит колокол, за который время от времени должен был дергать третий работник.

Шурочка решила пройтись по Городскому саду. Воздух уже окрасился в предзакатный розовый цвет, сильнее запахли цветы вишни. Она проследила за траекторией шмеля, спешащего на ночлег после трудового дня, и тут только опомнилась. Через каких-нибудь полтора часа начнется первый в ее жизни спектакль, где она играет еще и главную роль. Она впервые выйдет на сцену перед настоящими зрителями, а не перед тайным советником Амусовым и другими отцовскими гостями. Всю сознательную жизнь она стремилась именно к этому, и вот мечта совсем близко. Физически ощущалось, как исчезают секунды, отделявшие от премьеры. Стало так страшно, что лучше бы вообще не выходить на подмостки, удалить из жизни три часа, что длится спектакль, отдать кому-нибудь другому напрокат свое тело и сознание на это время.

Прогулка стала мучительна. Шурочка решила побыть рядом с труппой: если коллеги будут привычно ее раздражать, то она сможет отвлечься. Вернулась в хлев. Матюша дремал сидя, чтобы не испортить грима. Тамара Аркадьевна в темноте штопала чулок. Аристарх обходил сарай по периметру – для него выход на сцену тоже был первым в жизни. К сожалению, никто из них Шурочку совсем не разозлил. Тогда она подумала прибегнуть к самому безотказному средству – разыскать Калерию.

Сработало. Калерия так беззаботно щебетала с Григорием Павловичем в саду, что Шурочка взбесилась в одно мгновение и действительно ненадолго забыла о предстоящем. Но чем ближе была премьера, тем мрачнее и молчаливее становился сам антрепренер. Он из укрытия поглядывал за зрителями, которые рассаживались на скамейках, и убеждался: полного зала не соберется. Шурочку, напротив, успокаивало, что половина мест осталась свободной. Лично ей так дышалось легче.

Потом секунды закончились, и Шурочка грянула в другое измерение – время там потекло в другом темпе. Матюша перекрестился, Калерия выдохнула, и они первыми вышли на сцену. Занавес отдернули. Таинство началось.

– Отчего вы всегда ходите в черном? – произнес Матюша первые слова пьесы,