заключить пари: если выигрывает она, Демир возвращается с ней в Оссу и возобновляет свою политическую карьеру. Если выигрывает он, она больше не заикается об этом. – Жаль, что это вообще случилось. Лучше бы я выиграл всего однажды, – тихо добавил он.
– Она рассказывала тебе о своих победах? – спросил Тадеас.
Демир покачал головой:
– Она не любила хвастаться.
– А ведь она часто играла с другими членами Ассамблеи. Выигрывала по четыре из каждых пяти партий у отца Ворсьена и по девять из десяти у Элии Дорлани.
– Вот это да! Я знал, что она отлично играет, но чтобы настолько… стекло меня дери. – Демир задумался о том, куда подевался подарок матери – хрустальные фигурки и серебряная доска, которые она заказала после его победы на губернаторских выборах. – Кто-нибудь мог ее победить?
– Только один человек.
– Кто же?
– Твой отец, – усмехнулся Тадеас. – Ему она проигрывала примерно каждую вторую партию. До твоего рождения я часто наблюдал за тем, как они играли, и никогда, ни до ни после, не видел настолько равных по силам игроков. Они могли часами не вставать из-за доски. Под утро мы, все трое, были как пьяные, и служащие отеля уносили каждого в кровать.
Демир наклонил голову, прислушиваясь к перешептыванию бойцов, которые выстроились перед ним.
– Знаешь, почему-то никто никогда не говорил со мной об отце.
– Твоей маме… – Тадеас запнулся на слове «было», но все же справился с прошедшим временем. – Твоей маме было очень тяжело говорить о нем и слушать, как это делают другие.
– А я бы хотел послушать о них обоих, – сказал Демир.
– Да сколько угодно. У меня есть много интересных историй.
– Расскажешь после боя. Буду ждать с нетерпением.
Ропот нарастал, солдаты по всей линии фронта тревожно переминались с ноги на ногу. И неудивительно – в прошлый раз, когда они сошлись с Селезнями на поле боя, их разбили за считаные минуты.
– На, держи, – сказал Демир, отдавая подзорную трубу Тадеасу, спустился с кургана и пошел между рядами бойцов, хлопая их по плечам и пожимая им руки.
– Выше нос, – ободрил он одного. – Шире ноги, – сказал другому. – Отлично выглядишь. Что это у тебя, брошка? На счастье, наверное? Я тоже хочу такую.
Пройдя через весь строй, Демир прошагал еще десять ярдов и повернулся к своим людям лицом, а к противнику – спиной. Тысячи глаз смотрели на него с ожиданием. Ему стало так страшно, что даже свело живот. Но он справился со своими демонами и раскинул руки.
– Граждане! Друзья! Соратники! – крикнул он. – Только мы стоим сейчас между нашим прекрасным городом на Тьене и шайкой наемников, которые пришли сюда, чтобы разрушить его – за пригоршню банкнот и крупицу славы! – Воины молчали. Демир продолжил: – Они говорят, что они лучшие. Все газеты мира трубили о том, как Селезни разбили вас в Медных холмах, вот почему они так уверены, что это случится снова. Ведь у них есть полководец, и она куда способнее, чем сломленный, не прошедший испытания Демир Граппо. Но это все чушь. – Он сплюнул. – Вы – Иностранный легион. Вы лучшие из лучших. Вы – железнорогие, Крысы Пустыни, Крылатые Шакалы, Могучие Львы! Эти наемники, – сказал Демир, махнув рукой в сторону вражеской армии у себя за спиной, – сражались на всех континентах. Как и вы! Они заработали себе немного денег, а вы построили империю! Вы – лучшие солдаты во всем мире. И вы не сдадитесь. – По щекам Демира потекли слезы. Перед его мысленным взором вдруг встал горящий город. Он не знал, что это: призрак разрушенного Холикана или предвидение ужасной судьбы Оссы. Может быть, и то и другое. – Всем нам случалось терпеть поражения, но они не сломили нас, напротив, сделали нас сильнее. Друзья, покажите себя в этом бою, и я клянусь вам, что я буду достоин вас.
Ответом ему было молчание, такое тяжелое, что Демир испугался, как бы оно не раздавило его. Опустив руки, он пошел назад, к кургану. Когда он пробирался между рядами солдат, вокруг него поднялся какой-то шум, похожий на приглушенный скрежет. Он постепенно нарастал, как гул приближающейся лавины. Никто не заговорил, не произнес ни слова, но каждый пехотинец взял в руки патронташ и начал мерно трясти его.
– Что они делают? – спросил Демир у дяди, взойдя на курган.
Тот криво усмехнулся:
– Ты же сам велел им не подбадривать себя криками и вообще не шуметь.
– Тогда зачем это?
– Это их ответ на твой призыв. Вы только что заключили сделку, ты и твои люди, Демир. Мы все проявим себя.
Демир не стал вытирать слезы, лившиеся потоком. Его била дрожь. Он взял у дяди подзорную трубу и поднес ее к глазу.
– Керите наблюдает, – сказал он Тадеасу. – Колеблется, высматривает ловушку. А может быть, ждет, когда ее кавалерия займет позицию.
– Здесь не так просторно, как было у Медных холмов. И нет позиции, которую они могли бы занять.
Демир не ответил.
– Дай обычный сигнал нашему левому флангу, пусть остаются на месте, – велел он и выждал две минуты, наблюдая за левым флангом. – Повтори сигнал. Пусть он выглядит так, как будто мы в отчаянии. – Он снова подождал. – Еще раз.
После третьего сигнала гренадеры на левом фланге попятились. Строй посыпался, весь батальон дрогнул и начал отступать.
– Демир, – тревожно сказал Тадеас, – они ломают строй.
– Так и должно быть.
– Ты затеял опасную игру, – предупредил дядя. – В бою сложно держать эшелонированную оборону.
– Сложно, но можно, – заверил его Демир, подумав: «Только бы это было правдой». – Всю последнюю неделю я собирал сведения не только о противнике, но и о наших людях. Мне известно, на что они способны: кто из них выполнит приказ в точности, а кто нет, кто согнется, а кто выстоит. Я знаю, когда можно идти вперед, а когда лучше подождать.
Тем временем рухнул почти весь левый фланг оссанского войска: сначала побежали гренадеры, потом еще один батальон и еще один. Он вспомнил свое пари с Улиной Магна и записку с простым указанием, которую он отправил батальонам на своих флангах: если будет приказ «держаться», значит делайте ровно наоборот.
Вражеская армия не двигалась. Тадеас выругался:
– Она не клюнет на твою приманку. Притворное проявление слабости не сработает. Керите даже нападать не станет: будет стоять и ждать, когда мы разбежимся.
– Керите не выдержит так долго, – ответил Демир. – Может, она и лучшая, но она тщеславна. Любит, чтобы ее считали умной. Любит славу. А какая слава в том, чтобы преследовать удирающего врага? Она либо заглотит наживку, либо почует