не прогонял. Я сам ушел…
– Не крутись, как винт по резьбе. Кто тебе поверит… Иль промашку дал, иль не подмазал, где надо, зад вовремя не подставил… Да не суетись ты предо мною… Я сам клал большой… на всех следователей, да и с присыпкою. У них у всех рыло в пушку: кто только что с параши иль кто в очередь на нары… Кто только в доме у меня не харчевался. Всякий рыбки-то хочет, хоть и рожу, паразит, воротит…
– Но Артём-то на службе был… Ему-то как быть? Сквозь пальцы смотреть, как вы по реке шныряете, будто партизаны?
– А никак… Человеком надо быть. Это ты – партизан, а мы на своей родине живем… Не рыбу надо охранять, а реки… Рыба на то и дана Господом, чтобы ее ловили. Такой пустоты не могут понять наверху… Власть схватили, а в тыкве ветер… Потому что уроды, больные люди на власти, кто тяжче одного места за всю жизнь ничего не поднимал. – Зулус с насмешкою потряс мошною, хотя это присловье мне было знакомо с детских лет. – «Антилихенты» вшивые, лоботрясы. Затряхнула бы их мать-земля на сто сажен вглыбь.
– Но если ты, Фёдор, против системы, то почему она должна понимать тебя? Она дала тебе возможность воровать, а там уж выкручивайся… Как в той присказке: «Украл, не поймали – Бог подал. Украл, поймали – судьба подвела».
– Выходит, я лес вырубил? Реку заростил осокою? Это, значит, я поля запустил, скот весь перерезал? Всю рыбу съел?.. Деревню под корень извел? Народ свез на кладбище? Ведь на меня всех собак вешают, а сами с фарфоровой тарелочки кушают… Поймают в магазине на золотой крючок и жрут от пуза в три горла. Хоть бы подавились все к чертям собачьим… Сначала народ заразили денежной проказой, а теперь винят, что он болен. Лечись, значит, сам… Раньше в деревне-то была тысяча жителей. А теперь – сорок. Остальное – дачники, навроде тебя… И все рыбу ловили… Кто как мог: и мы, мальчишки, и старики, и мужики. Кто кошелкой… Бывало, корзину-то по баклушам заведешь, щурят ведро вынешь сразу, вьюнов, карасей… Парни молодые – те с бреднем бродили… Старики ставили морды, сети. Любители с удочкой сидели, жерлицы кидали, переметы. Раньше в Жабках и бригада была своя рыболовецкая. Невод как заведут, едва тащат, столько леща набьется. Сразу заварят общую уху на весь колхоз… И всем хватало. Сотни лет ловили, и всем хватало… Все были с рыбой… На десяти километрах четыре деревни. И никто не обижался насчет рыбы… Вот ты и подумай, профессор. На то тебе и голова дадена. Не только, чтобы шапку носить. А сейчас один я рыбак остался в Жабках, и того ловят, как злодея. И в реке пусто… Рыба, парень, в той реке пасется, где народ по берегам живет, где скота много, где ягоды много и гриба, где лес стоит и святые родники бегут, где водяная птица гнезда вьет… И тогда рыбу никогда не выловить… Мужики поневоле завалы убирают, дно от коряг чистят, камыш скашивают на корм, все травяные берега и осоты под косу подбирают, нерестовые тропы блюдут… Ну и совесть должна быть. Без нее – никуда… Раньше с совестью считались. Закон, как дышло… Да… Бога не особо чтили, но совесть блюли… А сейчас все дичает. Дельные мужики перемерли, а по городам одна шпана и мудозвоны. Они деревню мертвой видят, они спешат деревне памятник поставить и отчитаться перед мировым банком… Пир победителей… Шпана с тюремной параты… Считают, что рыбу легче из тропиков привезти по газовой трубе… Простипому и бельдюгу. Одни простипомы, бельдюги и пираньи по Москве. Это те, что по пирам шастают… Без устали. Мне дочь Танька сказывала… Наши дочки-бельдюги на панели и по вызовам, сыновья – по тюрьмам, а пираньи – на пирах. Им семужку подай, осетринку, балычок… А народу – мойва… Жрите и подавитеся! Сталина нет на них…
Чечи в Кремль перебрались гадить. Они Москву взяли в полон, как французы, с паркету. Они синагогу поставили в центре Москвы, и теперь каждого, кто входит на Поклонную гору, осматривают на обрезание… Скидывай, говорят, штаны, показывай паспорт… Вот тебе и чечи одесского разлива. Обрежут Россию по самые рассохи, оставят с култышками, и будет не Россия, а самовар с краником… А этот полуполковник с манерами Горбача обрезанцам в рот смотрит: сначала грозно ам-ам, гам-гам, съем, дескать, потом: тяв-тяв, прости, мол, за дерзость, потом: ням-ням, дескать, дай кусочка, кусить осень хосеця… Говорит по-ястребиному, а смотрит по-куриному… Где бы клюнуть, да чтобы не ожгло… Чего вылупился, Паша? Заложить меня хочешь? Давай заложи, заложи… Все ходишь кругами, высматриваешь, и смертя за тобою табуном…
Я не успел ответить Зулусу: дескать, чего мелешь, какие за мною смертя табуном? Я пальцем в жизни никого не задел. На крыльце появилась Вера, постоянно чем-то озабоченная: смешно смаргивая простодушными глазенками, смахивая с лица невидимую паутину, пугливо прокричала нам, грозя пальцем:
– Мужики, вы не деретеся? В такой день драться грех!..
– С кем тут драться-то, Верка? Покажи…
Зулус досадливо сплюнул и, не оглядываясь, полный сердечного неизлитого жара, все оправдываясь перед невидимым супротивником, отправился в свой конец. Он списал смерть Гавроша на обстоятельства и тем полностью выгородил себя.
Оставшись один, я вдруг подумал, что ни один суд в мире, кроме вышнего, не обвинил бы Зулуса в убийстве, так что не было никакой нужды покрывать мужика: моя тайна – это лишь крохотный психологический сюжет в моих рассуждениях, и никак не нуждается в огласке. И даже деревня не приструнит, узнав всю правду, ибо у Жабок своя природная правда, неподначальная государеву закону и думским уложениям. Власти никогда не понимали природной стихии и своей зависимости от нее, в которой, как рыба в воде, живет мужик; считалось даже хорошим тоном посмеиваться над смирной деревнею за ее серость и невзрачность, за неумение дать пинкаря привязчивому чиновнику, за покорность человеку с наганом. И вспоминали о мужике, лишь когда пахло паленым и надо было срочно призвать крестьянина под ружье в собственную защиту…
Многодумные кремлевские ухорезы придумывают для деревни законы, высасывают из пальца иль выуживают из хитрых европейских талмудов, а деревня, как и тысячу лет назад, упорно живет по заповеданным нравственным понятиям… Дескать, Бог создал лес и реки для всех, и взять для прокорма из лесу и реки – не преступление. Сотни лет стояла деревня Жабки возле речки Прони, много проживало в ней народу, и всегда была рыба в реке, и зверь в лесу. Но вот свели человека с земли, некому