Церемония была назначена на час, но к одиннадцати часам утра Пчёлкин был уже готов. Надел костюм, который мама с любовью и мелкой тряской ладоней прогладила, и сидел на диване, зажимая платком небольшую царапину у самого уха, оставшуюся после бритья.
Перед ним ходил отец, всё поправляя жилетку на пуговицах, и сетовал:
— Ну, Витя, правда, что ты, пацан, что ли, малолетний? Другого времени не нашёл станком морду себе полосовать, прямо перед церемонией надо было!..
— Да ладно, бать. До свадьбы заживёт.
— Вот уж не знаю! — хмыкнул в ответ Павел Викторович и отошёл в ванную комнату. Вернулся быстро, сын даже не успел вздохнуть полной грудь, и вату, смоченную в перекиси, ему протянул. — Держи.
— Да ладно… — протянул снова Пчёлкин-младший и всё-таки провел аккуратно по небольшому разрезу.
Ранка сразу зашипела, но негромко. Терпимо.
Витя поднялся на ноги, чтоб рубашку на спине не смять раньше времени, и прошёлся к окну, за которым виднелся не двор с детской площадкой, а балкон.
Лоджия завалена всяким хламом почти по дефолту, и так было, наверно, с самого того момента, как у Пчёлы начала развиваться память. Было в «кладовой» место и надувной лодке, на которой папа каждое лето исправно отправлялся рыбачить на Пахру, в Подмосковье, и старому велосипеду Витиному, подарившим ему первые синяки, и раскладному столу-«книжке», вытаскиваемому на каждый праздник в гостиную.
Пчёлкин открыл дверь, вышел на балкон — мама, увидь его сейчас, вероятно, запричитала бы, указывая в дом зайти, а то «заболеет Витенька, не приведи Бог!..» — и, переступив через коробку с инструментами, посмотрел на двор, знакомый ему с детства.
Под окнами дома на Новочерёмушкинской было тихо. Только под осиной, окончательно сбросившей листья — точнее, то, что от них осталось — около недели тому назад, припарковалась «семерка» цвета баклажана.
Пчёла хмыкнул; не, братья его явно не на таком корыте бы приехали его встречать.
— Витя, зайди, тянет, — позвал заместо матери отец.
Пчёлкин чуть постоял, думая покурить, но по итогу передумал. У него с утра в горле ком стоял, не пускавший толком ни еды, ни воды, от дыма, того гляди, ещё бы вывернуло к чертям. Нахрен надо!..
Пчёлкин вернулся в гостиную, захлопнув за собой дверь балкона. Сразу после мёрзлой лоджии квартира показалась душной — никакая пустыня, чёрт возьми, не сравнится. Витя остановился посреди комнаты и оттянул ворот рубашки, расстёгивая верхние пуговицы.
Анюта, интересно, волновалась? Или с Томой и Олькой ухахатывалась за примеркой платья, не переживая ничуть в отличии от него?..
Отец в мелких, отрывистых движениях заметил вещь, какую Витя не думал показывать явно, и безобидно усмехнулся.
Жилетка не сходилась на крупном животе, отчего Павел Викторович постоянно в себя воздух вбирал в попытке застегнуться, но старания по итогу оказывались тщетны.
В усталости он присел на диван; полы разошлись ещё шире.
— Волнуешься, сына?
— Да так… — махнул рукой Пчёлкин и снова прижал к щеке ватку. Возле самого уха зашипела сворачиваемая перекисью кровь, вынуждая ощетиниться ни то от покалываний в надрезе, ни то от откровенного вранья, которое спрятал под неопределенностью.
Трусило его конкретно, хотя и думал, что не могли нервы так шалить.
«Но в этом и дело всё!» — дёрнул щекой Витя; нервы, просто нервы… Всё тип-топ будет. Не может иного варианта допустить. Не в день, когда перстень с чёрным камнем заменит полоска обручального кольца, а Князева окончательно станет Пчёлкиной.
Павел Викторович сказать что-то думал, но в коридоре, залитым тёплым светом лампочки, раздался звонок. И сразу, как по цепной реакции, за недавно смененной дверью раздались веселые, хоть и приглушенные железными створками, голоса, какие Пчёла знал со школьной скамьи:
— Открывай, жених! — прогоготало космическое чудовище так, что мама, выбежавшая из спальни с только что выглаженным галстуком Витиным, прижала руку к лицу, душа всхлип. Будто, правда, за месяц никак и не смогла привыкнуть, что сын её у Анечки руки и сердца попросил.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Пчёлкин хохотнул, себя не узнавая, и, чуть навалившись на косяк, повернул защитный механизм.
На пороге стояли братья. Все удивительно официальные — в выглаженных рубашках, с волосами уложенными, в галстуках… Прямо-таки фраеры!
Витя под выразительное «У-у-у» от Валеры пожал руку Сане. Хлопок на миг Ирину Антоновну, у стены тихо глотающей слёзы радости, оглушил, когда Белов, стаптывая с ботинок остатки первых снегов, похлопал виновника грядущего торжества по плечам:
— Здорова, Пчёлкин.
— Сань. А что, где машины у вас?
— Да там, с нами братва подтянулась, поздравить тебя хотят. Со стороны дороги стоят, мы заезжать не стали. Макс их там пасёт пока, — махнул рукой Белый, который в ближайшие часы должен был невесту к Вите под венец провести.
Пчёла кивнул, в себя откашливаясь, сухость в горле пряча, и поправил ремень в шлевках тёмно-синих брюк.
— Ну, ты, конечно, красавчик, Витя, — хохотнул Филатов, проходящий следом за Саней. Белый опустил воротник чёрного теплого пальто, кивком здороваясь с Ириной Антоновной и протягивая руку отцу Пчёлы, вышедшему на громкие приветствия. — Ты, чё, на свадьбу собрался?
— Иди ты, Фил, — в ответ кинул ему Витя и сразу же рассмеялся, позволяя себя по плечам стукнуть, рукава рубашки поправить.
Валера в одобрении — и ободрении сразу — оттопырил нижнюю губу, а сам направился к Пчёлкиной, слезы вытирающей шерстяной шалью и стонущей ни то в тоске, ни то в успокоении:
— Валера!.. Как же так… Ущипни меня!
— Тёть Ира, ну, правда, что вы плачете? Будто сын не женится у вас, а на фронт уходит, — посетовал Филатов.
Мама от слов этих только судорожнее вздохнула, едва не сминая только что выглаженный галстук, и за локоть Фила взялась. Друг что-то ещё матери сказал, прежде чем усадить Пчёлкину на стульчик у входа в спальню, но Витя слов не услышал толком за хохотом налетевшего на него шафера.
Кос чуть ли не на плечи Пчёле запрыгнул, ладонями застучал по рукам, приговаривая:
— Ай-й, ну, ты прикинь! У меня друг женится, ахренеть! — и Вите, едва не огорошенного таким громким приветствием, лицо в ладонях зажал. — Ещё ведь не кто-то там, а Пчёла! Ну, ты прикинь только!..
— Кос, ёшкин кот, рубашку мне не помни. Ты чего, уже навеселе что ли? Чего скачешь, как конь?
— Ой, прям, порадоваться нельзя! — фыркнул в напускной обиде Холмогоров.
Пчёлкин не менее выразительно его передразнил точно по привычке, а потом, когда двухсекундная тишина стала казаться смешной, оба прыснули так, что чуть напополам не согнулись.
Хотя, как тут не смеяться? Сказал бы Пчёле кто года три назад, что он всё-таки из всех женщин мира с одной единственной решит обручиться, то Витя не поверил бы. А теперь стоит, ржёт вместе со своим шафером, при этом поправляет рукава рубашки и брюки от свадебного своего костюма, смеясь уже с прошлых своих мыслей.
Вот ведь жизнь-то…
Они с Косом, друг друга подкалывая за особый официоз в одежде, который прямо-таки сильно в глаза бросался, зашли в гостиную. Саша в долгом рукопожатии что-то говорил Павлу Викторовичу, от прихода гостей засиявшему, подобно начищенному пятаку, и усмехнулся добро, взором указав в сторону вошедших друзей:
— …заставила за ум взяться. Так что, не знаю, чего там тётя Ира всё расстраивается.
В ответ старший Пчёлкин только свободной рукой махнул:
— Эй, устал бороться. Только в себя придёт, успокоится — так через минут десять опять глаза на мокром месте. Невозможно уже, хоть не говори с ней об этом… Привет, Космос!
— Здр-расте, дядь Паша, — Холмогоров откашлялся мокротой, в горле собравшейся из-за смеха, и за руку поздоровался с отцом Витиным.
Сам Пчёла в последний раз провёл ваткой с перекисью по скуле, убрал ту на стенку с фронтовой фотографией папы, уже сильно потрескавшейся, поклеенной по краям и пошедшей желтизной от времени.