Читать интересную книгу "Суровое испытание. Семилетняя война и судьба империи в Британской Северной Америке, 1754-1766 гг. - Фред Андерсон"

и готовность контрабандистов защищать свои инвестиции внеправовыми средствами, — толпы, вдохновленные торговцами, запугали таможенников и фактически аннулировали предписания. Это поставило Бернарда в сложное и неловкое положение в самом начале его правления, и многие политические проблемы, которые омрачат будущие годы как его, так и Томаса Хатчинсона, напрямую вытекают из этого эпизода. Но самым значительным краткосрочным результатом разочарований Бернарда стало то, что государственный секретарь Южного департамента, Торговый совет и остальные его британские корреспонденты получили множество отчетов о том, как контрабандисты, их домашний адвокат и их сторонники в Генеральном суде создали «конфедерацию», чтобы помешать законной власти Короны. Как и жалобы Амхерста на то, как колонии предоставляют войска, отчеты Бернарда давали британским чиновникам доказательства того, что контрабанда — это проблема, требующая внимания со стороны ответственных имперских властей.

Вряд ли можно найти более яркий пример того, как общественные споры могут создавать политические разногласия, сохраняющиеся еще долгое время после того, как первоначальные вопросы спора исчезают. На самом деле, сопротивление бостонцев таможенникам, обладавшим предписаниями, длилось очень недолго, поскольку сдача Мартиники в феврале 1762 года открыла этот остров и остальную часть французской Вест-Индии для законной торговли внутри Британской империи. Французская патока, главный контрабандный товар в Массачусетсе, внезапно стала вполне легальным товаром. Бостонские купцы, больше не опасаясь, что таможенники ворвутся на их склады и обнаружат контрабанду, потеряли интерес к протестам против конституционных опасностей генеральных ордеров. Вплоть до конца 1760-х годов ордера на помощь оставались в силе, и новые ордера выдавались, не вызывая ни политической ярости, ни насилия толпы, ни особого внимания. К концу 1762 года оппозиция в Генеральном суде более или менее угасла, в первую очередь потому, что ее животрепещущий вопрос отошел на второй план. В 1763 году в политике Массачусетса воцарилось спокойствие, или то, что можно было назвать спокойствием на местном уровне. Хотя расстановки блоков в ассамблее еще не раз проявятся в последующих спорах, волнения по поводу предписаний о помощи утихли так же быстро, как и любая другая буря в бостонском чайнике.

Взятые вместе, дело о предписании помощи и недовольство Амхерста тем, как колонии взимали провинциальные войска, свидетельствуют о том, что, хотя связи между метрополией и колониями оставались принципиально прочными во время долгого перехода к миру, пропасть, которая всегда зияла между американскими условиями и британским восприятием, зияла еще шире, чем когда-либо. Война на пять долгих лет вывела колонии в центр британской политической сцены и отправила влиятельных администраторов на периферию империи, многократно увеличив как количество докладов об американских условиях, так и внимание, которое министры были готовы им уделять. Смещение акцента в войне после 1760 года уменьшило готовность политических лидеров Британии думать о колониях, не снижая статуса и не разрушая связей тех людей, как Амхерст, которые оставались на своих местах — людей, чья работа становилась все более неприятной после победы. Как при сборе войск, так и при попытке пресечь контрабанду, измученные офицеры Короны сталкивались с не очень хорошей реакцией, а и вовсе с сопротивлением колонистов. Когда они жаловались, начальство воспринимало их доклады как точное представление о недостатках характера и беззаконном нраве американцев.

И все же, по крайней мере на данный момент, министры не предпринимали никаких действий. Война, по сути, помешала им. Во-первых, они были слишком заняты европейскими делами, чтобы заниматься театром военных действий, где война фактически закончилась. Поэтому в последние критические годы конфликта британские министры мирились с не слишком идеальным поведением и даже терпели то, что казалось им радикально несовершенным поведением, вместо того чтобы вносить осложнения в свою и без того сложную жизнь. Но они понимали, насколько жалобы Амхерста на рекрутский набор совпадают с жалобами его предшественников; они видели, что укоренившиеся корыстные интересы колониальных купцов угрожали благополучию империи в 1762 году так же сильно, как и в 1755 или 1756. И они знали, что, когда мир наконец вернется, ответственные офицеры короны должны будут взять колонии под контроль, чтобы способствовать порядку и должному подчинению, без которых империя не сможет выжить.

Если затягивание войны отвлекало британских чиновников от решения колониальных проблем, оно также концентрировало их внимание на стратегических проблемах (людские ресурсы и торговля с врагом) и откладывало разработку политики по борьбе с наиболее яркой и потенциально разрушительной тенденцией в Северной Америке — быстрым перемещением колонистов и европейских эмигрантов в глубинку и недавно завоеванные регионы. В результате в последние годы войны часть этой миграции будет официально поощряться, часть получит хотя бы некоторую официальную санкцию, но большая часть будет просто неконтролируемой. Все это привело бы к дестабилизации обстановки, запутыванию политики и бизнеса и, по крайней мере косвенно, сделало бы периферию империи менее управляемой, чем когда-либо.

Новая Шотландия стала примером неоднозначных последствий даже официально спонсируемой миграции. Изгнание акадийского населения привело к тому, что колония оказалась обезлюдевшей, а это, в свою очередь, создало огромные проблемы с финансами и безопасностью для правительства провинции. Уже осенью 1758 года губернатор Чарльз Лоуренс и Ассамблея Новой Шотландии попытались решить эти проблемы, предложив жителям Новой Англии и другим колонистам взять в управление фермы лишенных собственности акадийцев. Так много групп и отдельных людей откликнулось на предложенные им стимулы — большие земельные гранты (поселки площадью в сотни тысяч акров), низкие квитанции (и ни одной до десяти лет после поселения), свобода совести (только для протестантов) и гарантии того, что налоги будут взиматься только по решению законодательного собрания колонии — что менее чем за два года гражданское население Новой Шотландии удвоилось и составило около 8 500 поселенцев. За этот период законодательное собрание предоставило четырнадцать новых поселений переселенцам из восточного Коннектикута и Род-Айленда.

Тем временем губернатор Лоуренс вступил в переговоры с высокопоставленным олстерменом по имени Александр Макнатт, чьи обещания достигли стратосферных высот, когда стало ясно, что нет предела тому, что готов предложить губернатор Лоуренс. В конце концов Макнатту не удалось выполнить свои обещания, но не раньше, чем он согласился привезти более восьми тысяч поселенцев из Северной Ирландии и американских колоний в обмен на полтора миллиона акров земли. Таким образом, политика Новой Шотландии положила начало десятилетию лихорадочных спекуляций — «настоящему карнавалу захвата земель» — и поощряла дикие схемы, противоречивые претензии и невыполнимые обещания, которые на самом деле препятствовали восстановлению колонии после разрушительной войны и депопуляции[684].

Законные и квазизаконные проекты поселений распространялись повсюду в колониях, когда угроза нападения индейцев спала. Мы уже видели, как временные земельные гранты Амхерста стимулировали заселение окрестностей его фортов. Весной 1761 года более