дом и вообразили, что найдем там много денег. Тюрке вскарабкался по трубе и проник в дом, потом он открыл мне окно на нижнем этаже. Обшарив повсюду, мы нашли только шестьдесят два франка деньгами и несколько драгоценностей. Когда мы уже выходили, Тюрке заметил склянку с эссенцией и сказал:
— Не сделать ли нам поджога перед уходом?
Я не одобрил этого предложения, так как опасался, что пожар помешает нашему отступлению, но Тюрке заявил:
— Ты не настоящий анархист.
Я вспылил:
— Нет, я истинный и убежденный анархист, но что за смысл поджигать дом?!
Это была моя единственная встреча с Дювалем.
Однако, если я оставил юридическое дознание, то все же не перестал интересоваться этим делом и 12 января присутствовал в окружном суде при разборе его. Председатель, господин Онфруа де Бревиль, был так любезен, что дал мне место за своим креслом.
Едва ли нынче кто-нибудь помнит об этом заседании, оно прошло почти незамеченным, а между тем тогда в первый раз публично и с дерзким цинизмом была заявлена теория пропаганды действием. Это был, так сказать, исходный пункт начального движения, для которого убийство Карно было кульминационной точкой и концом.
Дюваль мог вдоволь ораторствовать на скамье подсудимых. Двое жандармов, сидевшие по сторонам, слушали его с недоумением.
— Зачем вы подожгли дом? — спросил председатель.
— Не знаю. Быть может, Тюрке питал вражду к кому-нибудь из обитателей этого дома или просто хотел совершить акт правосудия. Я его не порицаю.
Диалоги, действительно в этом же духе, продолжались в течение всего заседания.
Дюваль: Я ранил Росиньоля, и он упал. Но я сожалею только об одном: что ему удалось увлечь и меня в своем падении. Иначе я никогда не дался бы живым вам в руки. Я презираю ваше общество.
Председатель: Все это фразы. Господин прокурор докажет вам, что вы простой вор.
Дюваль: Вор? Я скажу вам, кто вор. Это тот, кто живет эксплуатацией других, но то, что я сделал, не есть воровство.
Председатель: Вас называют лентяем. Вы живете ничего не делая. Никто не видел вас работающим.
Дюваль: Работать? Довольно я поработал для бандитов.
Председатель: В военной службе ваше поведение было не лучше. Вы были разжалованы из капралов в рядовые.
Дюваль: Потому что уже в то время, так же, как и теперь, я не признавал власти. Я был наказан за то, что не считал себя вправе наказывать других.
Председатель: Вы уже были осуждены за воровство?
Дюваль: Повторяю вам…
Господин Онфруа де Бревиль начинает сердиться. Дюваль умолкает на минуту, но скоро опять принимается за свое.
Председатель: Свои досуги вы посвящали на оттачивание кинжалов, чтобы убивать агентов.
Дюваль: Да, я этим горжусь.
Я вышел из зала суда, совершенно ошеломленный наглостью Дюваля и решительно недоумевая, что подобные теории заявлялись публично. Одно только доставило мне удовольствие — это простое и скромное показание Росиньоля, который старательно избегал обвинять человека, покушавшегося на его жизнь. Вот его показание, напечатанное в «Судебной газете»:
«Густав Росиньоль, сорока лет, бригадир сыскной полиции.
17 октября я находился при господине Тайлоре во время обыска у Дидье. В это время пришел мальчик и сказал, что кто-то спрашивает Дидье внизу. Я последовал за сожительницей Дидье и увидел двух мужчин. Указывая на одного из них, женщина сказала: „Это Дюваль“. Тогда я поспешил к нему и сказал: „Господин начальник сыскной полиции желает с вами говорить, пойдемте к нему“, но он ударил меня кинжалом, и я упал. Чтобы его обезоружить, я укусил его за руку, но он ткнул пальцем мне в глаз, причинив сильную боль».
Дюваль: Я спрашиваю бригадира Росиньоля, полагает ли он, что я умышленно хотел его ослепить?
Свидетель: Я этого не думаю. Он ткнул пальцем мне в глаз, чтобы помешать его обезоружить, но я не думаю, чтобы он хотел причинить мне вред.
И в первый раз я заметил то, что впоследствии мне часто приходилось наблюдать. Этот Дюваль, смотревший на Росиньоля свирепыми глазами, глазами хищника, называвший сыщиков не иначе как «шпионами» и отзывавшийся о них с непримиримой ненавистью, смешивал политических агентов, которые следят за анархистами и, вообще, за всеми противозаконными партиями, с агентами сыскной полиции, на обязанности которых лежит задерживать воров и убийц.
Мало того, Дюваль смешивал агентов сыскной полиции не только с политическими агентами, но и с доносчиками, которые составляют рапорты о том, что происходит в различных кружках, в которые они вхожи.
Он знал также, что эти доносчики становятся иногда подстрекателями, чтобы заслужить те награды и подачки, которые получают. В деле анархии подстрекатели особенно опасны. Они всегда кричат громче всех и на публичных сходках предлагают самые необузданные планы… Приведу здесь для примера один случай, сохранившийся в моей памяти.
В одно прекрасное утро я отправился в Монмартр арестовать некоего Л., совершившего какую-то кражу. Когда я вошел в каморку, занимаемую этим субъектом, то был встречен оглушительным криком:
— Да здравствует анархия!
В первое мгновение я был ошеломлен, потому что вульгарное воровство, совершенное Л., не имело ничего общего с анархией. Вот почему ничего не возражая я приступил к обыску.
— Да здравствует анархия! — еще громче заорал субъект.
Это начало меня раздражать, и, быстро приблизившись к нему, я спросил:
— Ну довольно анархии! К какой бригаде вы принадлежите?
Он посмотрел на меня и после минутного молчания ответил:
— Гм… Понятно, к N-ской…
Без сомнения, он воображал, что хорошо разыграл свою роль и что я дам ему награду! Увы, единственной его наградой было дисциплинарное взыскание. Я всегда относился беспощадно к агентам-подстрекателям.
Все мои предшественники, в особенности Масе, старались, чтобы их агентов не смешивали с политическими сыщиками; вот почему все время, пока был начальником сыскной полиции, я всячески избегал давать нашим агентам поручения, касающиеся политики.
Я отнюдь не желаю бросать какую-нибудь тень на политическую полицию, она так же необходима, как общеуголовная, только приемы их неодинаковы.
Агент сыскной полиции, собирая справки о каком-нибудь воре или убийце, может нисколько не интересоваться, к какой политической партии принадлежит этот человек, консерватор он или революционер.
Политический агент, наоборот, главным образом старается узнать, друг ли он правительства или враг.
Заседание следующего дня было еще более странным. Явились свидетели, которые цинично заявляли, что если Дюваль совершил воровство, то лишь в интересах революции. Дюваль хотел прочесть свою защитительную речь, которую заранее составил, но председатель категорически это воспретил. Присутствовавшие среди публики друзья и единомышленники Дюваля стали громко протестовать, так что жандармы должны были вывести их из зала. Дюваль был приговорен к смертной казни.
Я подробно рассказал это дело, так как по своей новизне