— Прости меня, девочка, — прошептала Сурх и зажмурилась.
— Прости, — эхом повторил Урса.
— Прости, — согласился Крылатый творец и легонько дунул, будто задувал пламя свечи.
На долю секунды стало тихо-тихо, а затем Диметриуш услышал тихий хрип, сип, переходящий в бульканье и надсадный кашель. Негромкий всплеск воды… И Наталия-Хубб падает, как подкошенная, а Хубб-Любка медленно поднимается из ванны, отплёвываясь и с отвращением глядя по сторонам.
— Не такие уж мы и динозавры, — негромко, но от того не менее грозно произнёс Онса, но Димону на его гнев, обращённый непонятно на кого, было уже наплевать, потому что он вдруг почувствовал, как шевельнулась в его руках Машка, и услышал болезненное:
— Димуш, ты жжёшься. Больно.
Никогда ещё его огонь не отступал с такой скоростью. Даже когда, совсем маленького, дед бросил его в реку, он ещё бесновался и пытался стоять на своём, а сейчас коротенькое слово «жжёшься» — и он, будто трусливый котёнок, спрятался так, что и след простыл.
— Машенька…
Диметриуш зажмурился от счастья, от облегчения, от заполнившего его до краёв желания придушить ведьмочку за то, что заставила его так волноваться, и одновременно зацеловать её до отупляющей неги. Всю.
Поэтому он не видел, как ласточка кружится над шипящей и ругающейся Хубб, не видел, как разглаживаются её черты лица, как она из молодой женщины превращается в юную девушку, в девчонку-подростка, в девочку-младенца. И то, как она растворилась в воздухе, растаяла, будто Снегурочка, тоже осталось им незамеченным.
Не видел этого и Себастьян Бьёри, занятый тем, что старательно ощупывал тело вернувшейся жены.
— Я тебя на цепь посажу, — шептал он, сцеловывая слёзы счастья с лица Наталии. — Из спальни не выпущу, привяжу…
«Давно привязал, — думала Наталия Бьёри. — Любовью, заботой, детьми. Привязал так, что и освобождаться-то совсем не хочется. Не после новости о внуке… Ну, Митенька! Ну, я тебе устрою!»
Пожалуй, говорить о том, что Наталия Бьёри ничего не видела, тоже не стоит. Не видела ни ласточки, ни богов, ни их беспутной дочери, ни появившегося на пороге Дома Онсы Красного императора.
Самый старший Бьёри посмотрел на своего сына, на внука, сжимающего в объятиях свою единственную, и вдруг понял, что жить стоит хотя бы ради того, чтобы видеть такие моменты. Да, нет рядом женщины, с которой можно было бы разделить все свои мысли и чувства, давно нет, да и не будет уже никогда, но жить всё равно надо, раскрыть все окна во дворце и впустить в него, наконец, весну…
И да, пожалуй, не говорить никому о том, что он сделал со своим старшим братом. Есть вещи, которыми не стоит делиться даже с самыми близкими людьми.
Крылатый Творец и Серебряный Жнец тоже не смотрели в сторону сосуда, где происходил обряд развоплощения, их взоры были обращены в сторону женщины, которую они оба любили и которую оба предали.
И единственным, кто не отрывал глаз от несчастной Хубб, была её мать.
— Я так виновата, — шептала она. — Одна я. Если бы я не зациклилась на своих обидах, если бы не отвернулась от тебя, стольких ошибок удалось бы избежать, столько смертей предотвратить… Прости меня, девочка…
Но та прощать не собиралась, до последнего мгновения своей жизни она ненавидела. Ненавидела люто и яростно, а сожалела лишь об одном — о том, что не заметила потенциальную опасность, которая таилась в маленькой ведьмочке. Если бы не она и не её восприимчивость к чужой магии… Больше Хубб ни о чём подумать не успела, потому что её не стало. Будто и не было никогда.
Ласточка суетливо пропищала что-то о своей проблемной птичьей жизни, полной опасностей и тревог, после чего стремительно вылетела в распахнутую дверь, чиркнув кончиком крыла по щеке Красного императора…
Глава 38, последняя
Из Дома Онсы мы с Димкой слиняли по-английски, удрали вслед за богами, не дожидаясь, пока очухаются родители. Диметриуш требовал, чтобы мы немедленно ехали домой, а я попросила захватить из дворца дядю Васю, а оттуда уже в больницу.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— В больницу?
Мы стояли посреди Димкиных дворцовых покоев, куда нас перенес Пудя, и мой мужчина хмурился.
— В больницу — это хорошая идея, — пробормотал он и, опустив руку, вдруг довольно ощутимо сжал мою ягодицу. — Ты когда планировала мне сказать, партизанка?
Я решила, что уходить в несознанку бессмысленно и, глупо улыбнувшись, призналась:
— Да я и сама поняла, только сегодня. Правда. Ты… рад?
— Рад? — он покачал головой. — Да я чуть с ума не сошёл! Рад… Машка, я жить без тебя не могу, веришь? Когда сегодня ты… ты…
Я зажала ему рот ладонью и тихо повторила просьбу:
— Давай развяжемся со всем, Димуш. Прошу тебя. Так хочется домой. Чтобы только ты, я и тишина.
Диметриуш хмыкнул.
— Что?
— Просто подумал, что если ты не знаешь, как заблокировать Лифт, то никакого «ты + я + тишина» не получится.
Я недоумённо моргнула.
— Просто мама тоже в курсе.
— О, Боже!
Димка весело рассмеялся, а затем схватил меня за руку и потянул в коридор.
— Пойдем уже за Базилем, раз он тебе так нужен… А то, чувствую, папа скоро выбросит белый флаг, и Наталия Бьёри начнёт компанию «Внука бабушке».
Я показательно испугалась, после чего мы всё-таки отправились за дядей Васей.
На то, чтобы нарисовать нужные символы в больнице — благо, ведьмы сдержали своё слово и отдали всё, что у них было, — я потратила минут десять. Димка нервничал и настаивал, что в моём положении нельзя колдовать, но я только отмахнулась от него и занялась делом.
Буся открыла глаза в ту же секунду, как я произнесла последнее слово заклинания, посмотрела на меня и заплакала:
— Девочка моя…
И я, конечно, заплакала тоже, заревела, уткнувшись лицом в колени единственному родному человеку… Хотя, постойте, уже не единственному. И тот, кто за несколько долгих недель умудрился занять так много места в моем сердце и в моей душе, подхватил меня на руки, не собираясь «спокойно наблюдать за тем, как ты портишь нервы себе и мучаешь нашего ребёнка» (хорошо ещё Буся про ребёнка не услышала, а то бы всыпала нам по первое число), и прорычал на окай, явно забыв о том, что теперь-то я уже всё понимаю:
— Базиль, ну что вы, как бревно! Займитесь своей женщиной, наконец, а свою я забираю домой. Ахм ма та-аррр!
Я только улыбнулась. Кто бы мне сказал ещё пару месяцев назад, что я буду, буквально, млеть, когда кто-то станет меня называть «своей женщиной» — не поверила бы.
Труженик Пудя перенёс нас на Тринадцатый и почти сразу удрал в открытое окно. Я знала, куда. Диметриуш знал, зачем. Мы переглянулись и решили не говорить об этом.
— Пойдём, — Димка взял меня за руку и потащил в ванную.
— Зачем? — внезапно смутилась я, когда он с сосредоточенным и серьёзным видом стал снимать с меня одежду. Нет, если бы вид был нетерпеливо-эротичным, я бы не возражала, а так… вдруг стало неловко.
— Димуш…
— Хочу поздороваться с малышом, — ответил мне мой демон, опустился на колени и поцеловал меня в ещё совершенно плоский живот.
— Привет, моё чудо, — шепнул Диметриуш, а я едва опять не расплакалась. И расплакалась бы, если б этот поросёнок не закончил предложение:
— Вот вырастешь большим и папа тебе обязательно расскажет, что нет в жизни дела более прекрасного, чем процесс создания маленьких детей.
— Балбес! — я щёлкнула будущего папашу по макушке, а он поднял голову, сорвал с лица повязку и сообщил:
— Не представляешь, как я тебя сейчас хочу, Машка. У меня просто крышу рвёт… Знаешь, мне кажется, я начинаю понимать, почему у меня так много братьев и сестёр…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Да? — я удовлетврённо улыбнулась. Так-то лучше, а то этот новый Димка меня начал немножко пугать.
— Да, — он положил мои руки себе на плечи, спустил вниз джинсы вместе с трусиками и коротко велел:
— Переступи, — не поднимаясь с колен, боднул меня головой в живот, я рассмеялась и попятилась, пока лопатки не коснулись висевшего на стене полотенца, но тут Димка заглянул мне в глаза и смех как-то резко оборвался.