злился, что мы трахаем ее по очереди. Злилась только Анечка, не понимая, кто же из нас возьмет на себя ответственность за ее дальнейшую судьбу в Москве.
После Анечки остались туфли, которые она забыла, и трусы. Туфли мы прибили к двери в туалет, а трусы повесили на люстру. Наконец-то арбатская квартира превратилась во что-то живое и стала похожа на дом. На хуевый такой, непонятный, но дом.
В феврале, когда зима решила, что уже март, и начала усиленно плавить снег, приехал Валера.
В этот раз без монаха, но уже совсем какой-то отстраненный. Он, конечно, выпил с нами, но было видно, что удовольствия ему это не доставляет.
Валера сказал, что уезжает через месяц и вернется летом с тибетским монахом, но на Алтай. Монах будет учить, просвещать, и у всех нас есть возможность поехать вместе с ним.
Следующие две недели я усиленно перечитывал «Чудеса естественного ума». Снова мечтал летать над Гималаями с зеленым йогином Миларепой и никогда не умирать.
Глава 41
В августе Таланину позвонил Саша. Я смотрел на Таланина, на то, как округляются его глаза, пока он говорил с Сашей, и понял, что, походу, мы сейчас куда-то поедем.
Саша – личность легендарная, в чем-то даже эпическая. Продать все в Москве, взять в охапку беременную жену, уехать на Алтай с формулировкой: «Что-то я заебался», – для этого нужно быть эпическим. К нему Валера и собирался привезти монаха.
Саша знаком с братьями Таланиными много лет. Познакомились они с ним до переезда в Москву, когда еще жили в Самаре.
Мы собрали последние деньги, купили билеты, накинули рюкзаки на плечи и на три дня поселились в плацкарте «Москва – Бийск».
Когда приедем, Валера уже будет там с монахом.
Если есть место, по которому нужно блуждать в поисках национальной идеи, – это московские железнодорожные вокзалы. Обязательно утром, когда нет солнца и небо затянуто серым целлофаном. Еще дождь. Противный. Колючий. Пусть хлещет по скукоженной в кучку морде. Непременно утром, в час пик.
Чтобы вас не угораздило проникнуться романтикой путешествий, не вздумайте бродить здесь в хорошем настроении.
На Ярославском, где «Москва – Пекин», еще и проводницы милые. Глаза у них раскосые, шапочки красные. Конечно, они не такие полезные, как «Киев – Москва». Там проводники больше похожи на наркокурьеров – маленькие стремительные глазки, судорожные пальчики и купе проводников, доверху забитое сумками с контрабандой. Вам не сюда.
Вам чуть левее, где пригородные электрички. За турникеты. Сейчас как раз одна из них переваливается с боку на бок, крадется вдоль платформы переевшим хряком.
Электричка натужно сделает «пффф». По платформе побежит, как Мамай от Тохтамыша, та самая национальная идея. Она застыла в выпученных глазах Марины Сергеевны, которой раздавил ногу Ипполит Станиславович. Промелькнула незаметной искрой в улыбке Елены Степановны, которой всю дорогу улыбался Олег Дормидонтович. Ее отголоски можно найти на самом дне души Пульхерия Заболотного, которому Автандил Семенович обещал обгрызть лицо, из-за того, что Заболотный облокотился на него в вагоне.
Идея эта очевидна, как грипп в декабре, – оставить свой след. Марине Сергеевне хочется оставить след с помощью колена на первичных половых признаках Ипполита Станиславовича. Елене Степановне на судьбе Олега Дормидонтовича в виде трех милых спиногрызов и язвы желудка. У Автандила Семеновича и того проще, он все уже озвучил и про лицо Пульхерия Заболотного, и про местечковый каннибализм в местах массовых скоплений людей.
Выходим с платформы в город, через павильон с турникетами. Бетонная лестница из трех ступенек. В бетоне монументально красуется след от ботинка, рядом с которым художественно выведено самое емкое и энергичное слово в русском языке. Пускай не очень ясна концептуальность инсталляции, но есть в этой прозе какая-то бесконечная поэзия.
А если вам нужно разобраться с национальной идеей досконально, тогда садитесь в поезд дальнего следования, как это сделали мы с Таланиным. И вперед, дня три, а лучше четыре. Смотрите в окно на утыканную деревьями родину и разбирайтесь. К концу путешествия, когда жопа слипнется от того, что ее три дня не мыли, и будет казаться, что за пределами этого поезда жизни нет, вы все поймете.
Глава 42
В поезде мы пили. Много пили. Когда поезд останавливался, спрашивали у проводницы: «Сколько будем стоять?» – и выскакивали на платформу.
Там брали пиво и пирожки у бабулек. Таланин называл это игрой в русскую рулетку. Не было никакой гарантии, что после пирожков мы вообще доедем до места. Но пирожки были вкусные, жирные, и не есть их было невозможно. Отсутствие последствий поедания этой выпечки наполняло гордостью и верой в русскую бабушку.
У одной такой старушки мы купили все пирожки и три литровых банки малинового варенья. Не потому, что хотелось, а потому что бабушка была настолько старая, что было непонятно, как она вообще дошла от дома до платформы.
Бабуля со слезами на глазах посмотрела на нас и сказала:
– Осторожней там, сынки, эвона что творится.
– Что творится? – спросил я.
– Взрывают, взрывают же. Поезд же из Ленинграда взорвали.
«Граждане пассажиры, заходим в вагон», – приказала проводница.
Я успел купить на станции местную газету и залетел в поезд.
«13 августа 2007 года в 21:38 перегоне Бурга – Малая Вишера в поезде № 166 сообщением Москва – Санкт-Петербург, при скорости 180 км/ч произошел подрыв под 2-й секцией локомотива за 30 метров до путепровода. По предварительной информации пострадали 25 человек, из них 6 госпитализированы», – прочитал я Таланину вслух.
– Пиздец, – сказал он.
– Пиздец, – ответил я.
– Умер кто?
– Вроде нет. – Я открыл по пиву себе и Таланину.
– Пусть поправляются, – сказал Таланин.
– Пусть, – ответил я и в три глотка опустошил бутылку.
Глава 43
На третий день, часа за два до прибытия на конечную, я стоял в дупель пьяный возле верхней плацкартной боковушки и смотрел на абсолютно прекрасную девичью задницу. Ее хозяйка спала и немного похрапывала, не чувствуя, что оголила тыл.
Задница была настолько прекрасна, что я впал в транс. Я представлял, что можно с ней сделать, и, кажется, даже начал тянуться к ней рукой.
Девушка, будто почувствовав мой взгляд, проснулась, резко повернулась и уставилась на меня.
– Вы знаете, что такое любовь? – спросил я.
– Что вам нужно? – спросила она.
– Любовь, – ответил я и почувствовал, как подкатывает тошнота от выпитого за эти дни.
– Любовь – это не ко мне.
– Ладно, – ответил я и побежал блевать в туалет.
«Любовь – это