что хочешь, Малыш, – прошептала она, – только не гони меня.
Огромный спортивный зал «Гиацинта» занимал добрые четверть этажа. Благодаря высоким потолкам и широким окнам здесь было светло весь день. Ночью в зале царил полумрак, рассеиваемый газовыми фонарями, которые отбрасывали длинные трепещущие тени на застланный матами пол и настенные гобелены с изображениями людей, занимающихся физическими упражнениями, – одетых, полураздетых и вовсе обнаженных.
Киззи тихонько вошла, закрыла за собой дверь, огляделась и застыла, увидев Малыша Монтего. Он стал еще больше с тех пор, как она видела его в последний раз. Однако мускулатура осталась на месте. Голый, не считая пояса для борьбы, он весь лоснился от масла, так что кожа блестела в свете ламп. Он сосредоточенно смотрел прямо перед собой и не заметил Киззи, когда та появилась в зале, сбоку от него. Она уже хотела окликнуть его, но тут случилось невероятное.
Монтего подпрыгнул, ухватился за толстый канат, подвешенный к массивному крюку в потолке, и стал раскачиваться взад-вперед, словно маятник. Почти долетев до потолка, он вдруг выбросил вперед правую руку и ухватился за другой канат, скользнул по нему вниз, раскачал его одним рывком и ухватился за следующий. Так он дважды пересек весь зал туда и обратно, перепрыгивая с каната на канат – как обезьяны, которых Киззи видела в зоопарке Оссы.
Это был настоящий высший класс, какой можно увидеть только в цирке. Особенно поразительным казалось то, что упражнение, требующее такой ловкости, выполняет огромный толстяк. Киззи не могла даже представить, какой силы должны быть пальцы, чтобы не только держать в воздухе такой вес, но еще позволять раскачиваться и прыгать с каната на канат при слабом свете. Наконец Монтего спрыгнул на пол, по инерции сделал кувырок через голову и остановился, упершись ладонями в стену. Он тяжело дышал и дрожал от напряжения, раскинув руки.
Киззи покачала головой. В последние несколько недель она читала газеты. Там писали, что Малыш Монтего обрюзг, растолстел и обленился. Но Киззи не верила газетным писакам. Только не Монтего. Не ее Монтего. Теперь она радовалась, что не зря верила в него.
– Браво! – сказала она и негромко захлопала в ладоши.
Монтего подскочил почти на фут, изогнулся всем телом и приземлился, выставив перед собой кулаки. Даже с противоположного конца длинного зала Киззи видела, как он вытаращил глаза.
– Киззи?
Ее имя эхом отдалось под сводами зала.
– Привет, Малыш.
Монтего опустил руки, медленно подошел к вешалке, снял с крючка халат, просторный, словно палатка, и накинул его себе на плечи. Тусклый свет делал его тело еще массивнее – чемпион мира по убийству, в прошлом неуклюжий мальчишка, с которым она дружила в детстве. Киззи почувствовала, как в груди шевельнулось что-то давно забытое.
Монтего отбросил назад длинные каштановые волосы и плавным движением руки собрал их в пучок на затылке, бесшумно приближаясь к ней. Склонив голову набок и наморщив лицо, он посмотрел на нее маленькими, птичьими глазками.
– Ты избегала меня, – сказал он.
– Я не была уверена, что готова к встрече с тобой.
– После стольких лет?
Киззи не могла сказать, отчего он хмурится – от замешательства или от гнева.
– Да, после стольких лет, – подтвердила она. – Мне все еще больно.
– Это же не о твою шею Сибриал сломал свою трость. – Монтего приподнял халат и показал Киззи шрам чуть выше того места, где плечо переходит в шею. Он хмыкнул, запахнул халат и вдруг опустил взгляд, будто чего-то стыдился. – Мне жаль, что я поступил так с твоим братом.
Киззи вытаращила на него глаза, в ее мыслях наступил полный хаос. Неужели все эти годы он думал, что она злится на него?
– Малыш, – сказала она, опомнившись, – мне больно не из-за брата. Мне больно оттого, что я так и не набралась смелости посмотреть тебе в глаза после случившегося тогда. Что я не вернулась к тебе, не простилась и даже не написала тебе. Мне больно от своей трусости – я боялась того, что подумают мои родные, если узнают, что я это сделала. Сибриал велел мне молчать о том, что произошло между вами, а потом я тебя не видела. Вот что причиняет мне боль.
– О… – ответил Монтего и замер с открытым ртом. Молчание тянулось долго. Наконец его лицо исказилось в мучительной попытке подобрать нужные слова, и он сказал: – Я никогда не считал тебя виноватой. Я сам был всего лишь глупым мальчишкой, с большим опытом участия в любительских палочных боях. А ты поступила так, как и должна была поступить. Значит, ты из-за этого никогда не приходила ко мне? Я хочу сказать, когда мы выросли? Думала, что я злюсь на тебя?
У Киззи так скрутило живот, что она испугалась, как бы он не засосал ее в себя и не превратил в комочек кишок. Она кивнула.
Монтего продолжил:
– Я никогда не злился на тебя. Горевал, но не злился. Ты была моей Киз, а я был твоим Малышом, но однажды я едва не убил твоего брата прямо у тебя на глазах. Это, наверное, стало для тебя сильным ударом.
– В некотором роде, – призналась Киззи.
– Это я должен просить у тебя прощения. Я не должен был заставлять тебя проходить через такое. Знаешь, до меня доходили разные слухи. О том, как Сибриал обращался с тобой много лет. Мне потребовалось все мое самообладание, чтобы не превратить его в лепешку. Я сдержался только потому, что знал: когда-нибудь ты захочешь сделать это сама.
Киззи не сводила глаз с Монтего. Она представляла себе их встречу совсем иначе. Выходит, все эти годы она сражалась со своими страхами, воображая, как они с Монтего станут осыпать друг друга обвинениями и ругательствами, как в нем будет закипать тихий, но страшный гнев. И совершенно не ожидала, что он будет просить у нее прощения. Промокнув набежавшие слезы, она сделала глубокий вдох и нерешительно улыбнулась:
– Ты тоже не заходил повидаться.
– Да, потому что был трусом. Даже когда я стал знаменитым, когда весь мир узнал имя Малыша Монтего, я все еще не мог смириться с мыслью, что ты отвергнешь меня. Не как любовника, заметь, а как друга. Если бы ты отвернулась от меня, я бы сошел с ума, как Демир после Холикана.
Монтего произнес это, высоко подняв голову и расправив плечи, так властно, словно признавался в чем угодно, но не в трусости. Хотя чего ему было стыдиться? Ему, одержавшему все победы на свете, оставалось лишь победить себя, и он делал это с достоинством.