его протеже.
— Я начинаю опасаться, что вы правы, — сказал он мне, — я сам заметил в нем такие странности, которые меня поразили. Впрочем, во всяком случае это совершенно безвредный маньяк. У него тихое умопомешательство.
Я вовсе не разделял этого мнения. Наоборот, мне казалось, что по временам у этого молодого человека бывают зловещие вспышки, но мне не удалось убедить господина X.
С тех пор прошло полгода. Как-то утром, перед моим отъездом в Лондон, я встретил одного знакомого полицейского комиссара.
— Знаете, — сказал он мне, — ваш друг X., директор… убит час тому назад…
— Каким образом? — воскликнул я, сильно опечаленный этим известием. — Но кто же его убил?
— Один сумасшедший!
— Вот как! Значит, это мой сумасшедший!
Действительно, убийцей был «тихий и спокойный» маньяк, которому так сочувствовал мой несчастный друг. В то утро господин X. спокойно читал газету, протянув ноги на решетку камина, вдруг к нему подошел сумасшедший и, ни слова не говоря, выстрелил в него в упор.
Берегитесь тихих сумасшедших, они почти всегда столь же опасны, как и буйные.
Но, как всегда бывает, к самым печальным случаям непременно примешивается комический элемент. Так было и в этой истории: узнав о трагической кончине друга, я невольно вспомнил о банке с медом, которую мне оставил сумасшедший. Что с ней сталось?
Возвратясь в канцелярию, я призвал сторожа, которому, насколько мне помнилось, я поручил спрятать мед, и спросил, где он.
При моем вопросе сторож растерялся и побледнел.
— Простите, — смущенно прошептал он, — во время переезда с набережной Орлож на набережную Орфевр я нашел банку с медом и, боясь, что она разобьется, отнес ее домой, там мои домашние съели мед…
— Несчастные, — воскликнул я, — ведь мед был с ядом и все вы отравились!
В первую минуту бедняга сторож был поражен и сильно взволнован, но оправился скоро, по всей вероятности сообразив, что прошло уже более двух месяцев с тех пор, как был съеден мед, а никто из его домашних не заболел.
— Патрон, — говорил агент, впускающий ко мне посетителей, — уже поздно. Если позволите, я скажу, что вы ушли, иначе вы никогда не закончите приема, а ведь нужно еще произвести испытание кандидатов в палачи.
Ах да! Испытание кандидатов в палачи… Вот еще один устарелый и лишенный всякого смысла обычай, против которого я долгое время восставал. Скажите на милость, каким образом могут судить господин Тайлор, господин Кошефер или ваш покорный слуга о пригодности того или другого субъекта отрезывать головы.
На том ли основании, что Дейблер уже кажется бессмертным и не нуждается в заместителях, или потому, что ваша администрация поняла, наконец, бессмысленность подобных испытаний. Но только за последние годы я уже не видел кандидатов в палачи, но при моем поступлении в сыскное отделение одной из прерогатив начальника сыскной полиции был выбор этих вершителей правосудия.
Однако какая странная вереница лиц! Вот исключенный семинарист, ищущий какого бы то ни было заработка и одинаково готовый взять место кучера или помощника палача; вот клерк нотариуса, начитавшийся романов и прельстившийся карьерой палача, далее — почтальон, которому эта должность кажется прекрасной, так как работать приходится не каждый день, мясники, уже привыкшие резать баранов и не видящие большой разницы в том, какое животное резать — барана или человека. Впрочем, всех кандидатов на эту должность и не перечтешь!
Хотя Берже, помощник Дейблера, подарил мне прехорошенькую модель гильотины, которую можно видеть на камине в моем кабинете, я не предлагаю кандидатам испытывать свои способности хотя бы над куклой. Я ограничиваюсь тем, что записываю их имена и отмечаю причины, заставляющие их добиваться должности «палача Парижа».
Увы, ответы всех этих кандидатов до такой степени банальны, что могли бы привести в отчаянье сочинителей романов. В общем, их можно резюмировать одной фразой: «Мы хотим хорошо оплачиваемой должности, на которой мало работы».
Никого из этих людей не смущали ни предрассудки, ни непобедимое отвращение, внушаемое обществу ремеслом палача. Мне кажется, ни у кого из них не хватало даже развития для понимания этих вещей.
— Патрон, какая-то дама непременно желает вас видеть по делу сыскной полиции.
В мой кабинет входит высокая, молодая женщина, с лицом закрытым тройной вуалью, так что видеть ее абсолютно невозможно.
— Господин Горон, быть может, моя просьба покажется вам странной, но меня так давно смущает одна мысль, что я не могу долее сдерживать ее… Я пришла просить — не возьмете ли вы меня на службу в полиции?
Я объясняю, что к великому моему сожалению, у меня нет сыщиков женского пола, единственное содействие, которое нам может оказать женщина, — это доставить полезное указание.
— Вот именно это я и хотела вам предложить. В настоящую минуту я могу дать очень важное указание. Госпожа X. на улице Z. не только содержит тайный притон, но у нее каждую ночь играют в рулетку.
Редко случается, чтобы первое сведение, доставленное женщиной, не было местью против соперницы или неверного любовника.
У меня перебывало множество таких кандидатов в сыщики и почти столько же элегантных кавалеров из так называемого светского круга, соблазнившихся вознаграждением за справки, которые их положение позволяло доставлять.
Очень много из них я отправлял в канцелярию префекта, где им объясняли, какие специальные требования предъявляются к агентам тайной полиции. У себя я оставлял только тех, которые мне казались действительно способными к розыскам злоумышленников, но я всегда питал некоторое недоверие к этой категории «помощников».
Я решительно не могу принять еще кого-нибудь, так как должен подписать почту, это нелегкий труд иногда: из сыскного отделения отправляют до 300 писем в день.
В сущности, это бессмысленная формальность, подпись начальника сыскной полиции ведет только к увеличению его ответственности, потому что он положительно не имеет возможности проверить все ответы.
Он не может даже исправить орфографические ошибки или стиль своих агентов, потому что в канцелярии сыскной полиции на запросы и справки отвечают агенты.
Это весьма важный и интересный вопрос, в особенности теперь, когда так много говорят о реформе следственной части в уголовных делах.
Во Франции, — к счастью или к несчастью, я уже не знаю, — но обвиняемых судят не исключительно по их поступкам, репутация подсудимого и его прошлое имеют гораздо больше влияния, нежели кажется, на настроение присяжных и даже судей. Итак, я не преувеличу, если скажу, что три четверти обвиняемых бывают судимы по рапортам полицейских сыщиков.
Но как же составляется большинство этих рапортов? Возьмем для примера самый заурядный случай. Из исправительного суда прислали запрос о личности подсудимого.
В девяти случаях из десяти